Чудные
Шрифт:
– Когда-то у тебя был шанс, – сказала Юля вслух, – его грубо отняли. Сорокет не за горами, но попробовать ещё можно. Только Дима тут абсолютно не при чем…
Поток мысли прервал целебный сон.
А Дмитрий Иосифович и не догадывался, что знаменитая писательница, его жена, между прочим, только что выключила его из своей жизни. То ли сказалось целебное воздействие портупеи, то ли он протрезвел, то ли вода из-под крана промыла не только посуду, но и его мозг, но Дима вдруг решил вернуть свою жизнь в нормальное течение: устроиться на работу и помириться с Юлей. Для реализации второго, надо было воплотить первое. Он решительно взялся за телефон.
– Сергей Саныч, здрасьте. Это Дима Борович. – Дима с полотенцем
– Привет, Дим. Помню тебя. Ты же у нас современным Чеховым назывался? – прогудел Масловский.
– Да ладно вам, Сергей Саныч. Вы же сейчас новостями на главном канале рулите? У вас там, может, есть работа для редактора? Вы меня когда-то звали… Мне очень надо. Плохо всё. Жизнь рушится… – Дима скатился на жалостливое нытье.
– Ууу, Дим, я чувствую, у тебя история не на одну рюмку… то есть трубку. Знаешь, я сейчас не вполне в состоянии, – Кенар при этих словах пьяненько хихикнул, – давай, позвони мне завтра, часа в два, а лучше приходи в Останкино к тому же времени. Только скинь мне в ватсап полное имя и номер паспорта, я пропуск закажу…
– Хорошо, до свидания. – Дима дал отбой и подумал, что неплохо бы привести себя в человеческий вид: похудеть за ночь не удастся, так хоть голову помыть.
Рок и опера.
Композитор
Ровно такие же мысли насчет мытья головы посетили в этот момент и Вавилова. Кавалер уже давно сделал всё, ради чего он рвался на улицу, и теперь Женя просто проветривал свой организм на прохладном октябрьском воздухе. Время близилось к восьми вечера. Он оставил Кавалера на улице, а сам заполз в народный магазин у дома, взял там стандартный холостяцкий набор: докторская, доширак, шпроты, майонез, батон ну и разное по мелочи.
Проходя мимо отдела с алкоголем, он с тоской посмотрел на стеклотару, но передумал. Вдруг этот малохольный от угрозы словами перейдет к угрозам действиями? Нет, всё же не утерпел. Евгений вернулся, схватил две бутылки пива и счастливый потопал на кассу. Пиво он решил выпить по пути домой. И вот сейчас Вавилов сидел на холодной, мокрой лавке напротив подъезда и вливал в себя благословенную влагу. Кавалер тоже не скучал без дела и пытался экспроприировать из пакета колбасу.
Вавилов посмотрел на свои окна, и был сильно удивлен. Там двигались какие-то тени. Но пиво делало своё дело, и он предположил, что непонятный товарищ просто смотрит телек. Знай он, что на самом деле творится в его загаженной квартире, он бы туда не вернулся. Лучше в вытрезвитель… Но Евгений в кои-то веки был в кондиции, не подходящей для вытрезвителя, зато очень подходящей для воспоминаний. Почти трезвый Вавилов погрузился в размышления, как он докатился до такой вот жизни, что в ней завелись не только клопы и тараканы, но и Моцарт…
– Ты, никак, Моцартом себя возомнил? Или Меркьюри? А, я понял, Рыбниковым?
– Зато я ничего не понял, – смиренно отвечал Вавилов.
Он был сильно удивлен. Этот человек, с которым они давно сотрудничали, казался ему адекватным и умеющим из гор околомузыкального мусора выцепить нечто стоящее. Впрочем, они частенько ругались из-за текстов, которые в сочетании с Женькиной музыкой превращались в песни… Но тут композитор осаживал сам себя упрямыми фактами, среди которых имелись трое детей, нелюбимая жена и неумение писать стихи. А раз сам не умеешь, нехрен выпендриваться. Но сейчас он был абсолютно уверен, что создал не просто стоящую, но гениальную вещь… и вот такая реакция.
– Я же тебе говорил, мне хитяра нужен! – захлёбывался слюной продюсер. – Хитяра! Какая ещё, в жопу, опера? Какой мюзикл? Твою мать…
– Ну так это популярно. Зрители любят мюзиклы, и рок-оперы тоже, – начал Женька спокойно и миролюбиво, но тут резьба треснула, – Какого ты вообще орёшь на меня? Ты кто, блин, такой? Что ты умеешь делать своими руками? Выпрашивать бабки у того, кто умеет их зарабатывать, и отдавать тому, кто умеет что-то делать сам? Творец хренов, ты же ничтожество в творческом плане…
– Сам ничтожество, алкаш чёртов! Неделю бухаешь, неделю работаешь… Да с тобой никто дела иметь не желает. Ты за каким лешим на прошлой неделе эту блядь старую безголосой пенсионеркой обозвал? Ты должен быть счастлив, что она исполняет твои песни, – орал продюсер, благо все помещения в продюсерском центре были осчастливлены мощной звукоизоляцией, и можно было не опасаться помешать очередному дарованию записывать хиты. – Тебе кто позволил? Она была звездой ещё до твоего рождения, а теперь она работать со мной отказывается, козлина…
– Кто козлина? Она? Согласен. И да, безголосая пенсионерка, пропила-прокурила всё что можно. Не можешь, не пой. И вообще, на пенсию надо уходить вовремя, а не вперёд ногами.
– Ты козлина! На неё до сих пор залы собираются, а тебя по имени никто не знает. Наш долбанный Моцарт, видите ли, не любит публичности. Оперу он написал… Катись отсюда! – создатель звёзд сейчас был похож на припадочного, – Ищи другого идиота, который с тобой работать будет. Ты же всех текстовиков заклевал, что они пишут муру, не достойную твоей гениальной музыки. Боюсь представить, что будет с тем, кто согласится написать текст для твоей оперы… Массовое самоубийство поэтов…
– Массовое самоубийство бездарей и дилетантов, вероятно… Поэта таким не испугаешь… Да где его нынче найти?
– Не заговаривай мне зубы, я с тобой больше не работаю.
– Да пошёл ты… – Вавилов ушёл и щедро хлопнул дверью, которая – очень непредусмотрительно – не имела доводчика.
Продюсер вяло выматерился и полез собирать с пола грамоты, дипломы и кубки, упавшие с настенных полок от удара двери. Он понимал, что сейчас потерял талантливого композитора, одного из лучших, возможно, гениального. Вот черт его дернул позвать Вавилова на запись его песни неделю назад? Ну да, Женька прав, но эта, может и не такая старая, но дура, которой действительно лучше бы больше уже никогда не петь ничего, кроме колыбельных внукам, прогрызла ему – продюсеру – весь мозг, требовала чуть ли не линчевать этого, с её возраста, малолетнего говнюка, а лучше сжечь на Красной площади. Продюсер ползал по полу и раздумывал, что делать дальше.
Помириться с Вавиловым можно только, окончательно и бесповоротно покаявшись. И то не поможет. Он – Вавилов – гордый, он просто так не вернется… Но для этого придется поругаться со старой клячей, которая петь разучилась, но возможностей не растеряла и может накрыть его центр таким колпаком, что он будет на пенсии бутылки собирать по помойкам. «Напенсия» представлялась, к сожалению, не такой уж и далекой, и мысли о безбедном существовании победили. Он налил себе виски, вооружился телефоном и начал обзванивать коллег, рассказывая всем, какой Вавилов мудак, что он не просыхает и хамит народным артисткам. Коллеги поочередно слушали, вздыхали – у каждого таких алкоголиков вагон и тележка, качали головами – даже через телефонную трубку было видно, как именно, не одобряя поведение талантливого композитора в отношении поистрепавшихся звёзд эстрады…