Чудо в аббатстве
Шрифт:
– Это милорд Норфолк, - или:
– Это барка герцога Суффолка.
Он немного знал этих людей, потому что иногда, по роду своей службы встречался с ним.
В этот летний день мы услышали музыку, доносившуюся с большой барки, идущей вверх по реке. Рука отца крепко обняла меня. Кто-то играл на лютне, кто-то пел.
– Дамаск, - тихо сказал он, будто боясь, что его подслушают, - это королевская барка.
Она была красивая - самая большая из всех, которые я видела. Ее украшали шелковые разноцветные флаги, я видела на барке людей, солнце играло на драгоценностях, сверкающих на
Мне показалось, что отец хочет забрать меня и пойти домой.
– О нет, - запротестовала я.
Казалось, он не слышал меня, но я чувствовала его нерешительность, он вдруг изменился, выглядел не таким сильным и умным, как всегда. Хотя я и была маленькой, мне стало страшно.
Он поднялся, и крепко обнял меня. Теперь барка подошла совсем близко, громко звучала музыка. Я услышала смех, а потом вдруг увидела великана человека с золотисто-рыжей бородой и казавшимся огромным лицом, его голову покрывала усыпанная драгоценностями шапочка, на его камзоле тоже сияли самоцветы. Возле него находился мужчина в алых одеждах, и великан, и мужчина в красном стояли очень близко.
Отец снял шляпу и стоял с непокрытой головой. Он шепнул мне:
– Сделай реверанс, Дамаск.
Мне не нужно было этого говорить. Я знала, что находилась в присутствии богоподобного создания.
Видимо, мой реверанс оказался удачным, ибо великан засмеялся и помахал рукой, унизанной кольцами. Барка проплыла мимо; отец вздохнул свободно, но все еще продолжал крепко держать меня и смотреть вслед барке.
– Отец, - воскликнула я, - кто это? Он ответил:
– Дитя мое, на тебя обратили внимание король и кардинал.
Я заметила его волнение, и мне захотелось больше узнать об этом большом человеке. Значит, это был король. Я слышала о короле. Люди говорили о нем приглушенными голосами. Они почитали его, они преклонялись перед ним так, как должны преклоняться только перед Богом. И больше всего на свете они боялись его.
Я уже заметила, что мои родители были осторожны, когда говорили о нем: встреча с королем застала их врасплох. Я быстро это сообразила.
– Куда они едут?
– хотела я знать.
– Они направляются в Хэмптон-корт. Ты видела Хэмптон-корт, любовь моя.
Великолепный Хэмптон! Да, я видела это. Это было величественное, внушительное здание, значительно большее, чем дом моего отца.
– Чей он, отец?
– спросила я.
– Он принадлежит королю.
– Но его дом в Гринвиче. Ты показывал.
– У короля много домов, а теперь у него есть еще и Хэмптон-корт. Кардинал отдал его королю.
– Почему, отец? Почему он отдал королю Хэмптон-корт?
– Потому что он был вынужден.
– Король.., украл его?
– Тихо, тихо, дитя мое. Не говори так, это измена. Интересно, что это такое - измена? Я запомнила слово, но я тогда не спросила об этом, потому что больше меня интересовало, почему король отнял этот красивый дом у кардинала. Но отец больше ничего не сказал.
– Кардинал не хотел его отдавать, - сказала я.
– У тебя на плечах слишком взрослая голова, - с любовью произнес отец.
Он очень гордился мной. Он хотел видеть меня умной. Вот почему даже в таком возрасте у меня уже был домашний учитель, я знала
буквы и могла читать простые слова. У меня уже появилось жгучее желание узнавать - и это приветствовал мой отец, он поощрял меня, так что, думаю, я была не по годам развитым ребенком.– Кардинал опечалился, когда потерял его, - настаивала я.
– Ты тоже печален. Тебе не нравится, что кардинал потерял свой дом.
– Ты не должна говорить так, родная моя, - сказал отец.
– Чем счастливее наш король, тем счастливее я, как и должен быть истинный подданный, и ты тоже...
– И кардинал должен?
– спросила я.
– Ведь он тоже подданный короля.
– Ты умная девочка, - нежно произнес он.
– Почему ты не смеешься, отец?
– сказала я.
– Правда, смейся, почему ты вдруг погрустнел? Это ведь только кардинал потерял свой дом... Это не мы.
Отец вдруг посмотрел на меня, будто я сказала что-то очень странное, и потом заговорил со мной, словно я была взрослой и умной, как брат Джон, который иногда приходил навестить его из аббатства Святого Бруно.
– Любовь моя, - сказал он, - никто не стоит в стороне. Трагедия одного может стать трагедией для всех нас.
Я не поняла этих слов. Я не знала, о какой трагедии идет речь, и молча ломала себе голову над тем, что он сказал. Но я вспомнила об этом позднее и подумала, какими пророческими были слова отца в тот день у реки.
Он отвлек мое внимание:
– Посмотри, какой красивый вербейник! Давай соберем его для мамы?
– Да!
– воскликнула я. Я любила собирать цветы, и матушка всегда была довольна тем, что я для нее выбирала, поэтому, собирая букетик из пурпурного вербейника и цветов, которые мы называли крем с яблоками, я забыла о той печали, которую вызвал в моем отце вид короля и кардинала на королевском барке.
***
Когда мне исполнилось пять лет, у нас поселились Кейт и Руперт. Это было ужасное лето. К нам пришло известие, что в Европе разразилась чума и уже тысячи людей умерли во Франции и Германии.
Жара стояла ужасная, и запах цветов в саду перебивался вонью с реки.
От Кезаи я узнала, что случилось. Я поняла, что могу узнать от нее много больше, чем от своих родителей, которые всегда осторожничали в моем присутствии и чего-то боялись, но и были неимоверно горды тем, что я была развита не по годам Она ходила в торговые ряды и видела несколько лавок, забитых досками, потому что их владельцы умерли от этой ужасной хвори.
– Просто в дрожь бросает, - говорила она об этой болезни, закатывая глаза, - она уносила тысячи жизней.
Кезая отправилась в лес повидать матушку Солтер, которую все боялись; но в то же время говорили, что у нее есть лекарства от любой болезни. Кезая была с нею в очень хороших отношениях. Когда она говорила о матушке Солтер, то гордо встряхивала своими густыми светлыми вьющимися волосами, глаза были в веселых морщинках, а на губах многозначительная улыбка.
– Она моя бабушка, - однажды призналась мне Кезая.
– Значит, ты тоже ведьма, Кезая?
– спросила я.
– Есть люди, которые меня так называют, малышка.
– Она скрючила пальцы и сделала страшное лицо.
– Так что лучше хорошо себя веди, иначе я...