Чудо

Можно было поискать другой дом, на восточной стороне города, где дышалось немного легче, но жить не вблизи от собственной церкви, добираться до нее на велосипеде казалось неудобным. Отец Андрей вставал в шесть, приходил на службу к семи, исповедовать начинал в половине восьмого, и получаса вполне хватало для двух-трех человек, кающихся в смертных грехах и готовых вкусить через три часа службы Святых Христовых Тайн. Служил он долго, по монастырскому уставу, кагор для причастия покупал в местном продуктовом магазине, а когда его не завозили, то довольствовался крепленым молдавским, тем, какое было под рукой. Долгое время он не разбавлял его водой, но поскольку после причастия ему приходилось допивать из чаши остатки, то неразбавленное вино слегка ударяло в голову, и остаток службы проходил в каком-то тумане.

Сейчас он подумал, что вино нужно обязательно разбавить, что устав этого не запрещает. Вспомнилась вдруг вчерашняя старушка Лиза, которая подошла к нему на круглых опухших ногах, словно между ними было протиснуто велосипедное колесо. Исповедовалась она постоянно, и никаких проблем с ней не наблюдалось. Но что-то кольнуло в душе, он возьми и брякни: «А не ела ли ты сегодня?» «Какой там ела, – ответила она. – Только чайку выпила и пришла!» Он отправил ее восвояси и подумал, что если она всегда так причащалась, выпив чайку с сахаром вприкуску, то что же будет с ее душой? «Ничего не будет, – подумал кто-то другой за отца Андрея. – И если в воскресенье не придет, тоже ничего не будет. И если придет, тем более ничего не случится». Но он отогнал от себя этого другого, который вечно лез со своими сентенциями, надоедал, советовал и обличал. Отцу Андрею было бы обидно, если бы Лиза после случая с чайком перестала к нему ходить. Церковь была и так пуста, как карман у праведника, и каждый пришедший в нее человек, пусть и случайный, представлял собой величайшую ценность.

– Читай молитву, Сашка, – приказал он сыну.

Вся семья стояла за накрытым столом. Саша, белобрысый парнишка лет двенадцати, уткнулся взглядом в тарелку, на которой дымилась гречневая каша.

– «Очи всех на Тебя, Господи, уповают...» – начал он, но неожиданно затих.

Отец некоторое время ждал продолжения, потом раздраженно добавил окончание:

– «...И Ты даешь им пищу во благовремении, отверзаешь щедрую руку твою, исполняешь всякого животна благоволения...»

Широким жестом он перекрестил стол и сел первым. Вслед за ним опустилась рядом матушка в платочке. Посадив к себе на колени пятилетнюю девочку, она начала кормить ее гречневой кашей. Ротик у девочки был обветренный, в прыщах и пленке, она кочевряжилась и не желала есть гречку.

Но Сашка остался стоять.

– Тебе что, особое приглашение нужно? – поинтересовался отец Андрей.

Сашка молчал.

– Опять что-нибудь в школе?..

На это Сашка вдруг брякнул ложкой об тарелку, да так, что ошметки каши попали в бороду отца.

Не сказав ни слова, побежал в другую комнату.

Испуганная матушка хотела его догнать, но Андрей остановил ее:

– Не ходите. Пусть побесится!

Тщательно отер бороду салфеткой и начал медленно жевать свой завтрак.

– В школе у него... – начала матушка тонким голосом.

– Да я знаю, – сказал отец Андрей.

О лице матушки нельзя было сказать ничего определенного, лишь то, что оно было круглым. Виною этому, наверное, был серый платок в розовый цветочек, которым она закрывала лоб и не снимала его даже ночью. Но все равно, платочек этот не мог скрыть здоровый цвет кожи и лишь подчеркивал ее курносый нос, губы, готовые рассмеяться, и глаза, будто подернутые сладкой поволокой. Поволока эта была не от молитвы. Ее располневшее после вторых родов здоровое тело хотело рожать еще и еще, но отец Андрей этого опасался, не представляя себе, чем будет кормить всю эту шумную и бойкую ораву. Один старец открыл ему в конце сороковых годов, что отец Андрей будет иметь девять детей. Старец слыл человеком веселым, бывалым, просидевшим за веру Христову дважды и готовившимся потихоньку к третьей посадке. Он же сообщил Андрею о том недалеком уже времени, когда церкви станут полны, но ходить в них будет вредно для души. Это второе пророчество отец Андрей отнес на счет старческого слабоумия, дающего себя знать по-разному, например, старец лепил все время глиняных птиц, обещая, что все они взлетят при Страшном суде. А вот по поводу девяти детей призадумался не на шутку. Матушка Павла была женщиной целомудренной в том смысле, что для нее плотская любовь и роды составляли вполне естественный здоровый процесс. Сашку она родила без всякого напряжения, все время говорила только о детях и в постели была уютной и теплой, словно подушка. Когда она зачала во второй раз, то отец Андрей подумал, что все, хватит, и перестал с ней спать.

Об этом своем грехе он молился постоянно, все же надеясь в глубине души на правоту отлученного от церкви Толстого, который в «Крейцеровой сонате» утверждал вредность соития для всякой женщины да и вообще для всего живого во Вселенной.

Утренней службы сегодня не было, и отец Андрей счел для себя возможным позавтракать спокойно с семьей, потому что служил он обычно на пустой желудок и очень от этого уставал.

– Что говорят в городе? – пробормотал он, переведя глаза с жены на тарелку с гречневой кашей.

– Почем я знаю? Я и в городе почти не бываю.

– Но ведь на базаре вы бываете, – напомнил он жене. – Так что же говорят торговцы?

– О ценах говорят.

– А о чуде на Чкаловской?.. Стоит девица?

Павла промокнула дочке рот салфеткой.

– В газете «Путь Ильича» написали, что все это слухи.

– А вы-то сами верите в эти слухи?

Жена тускло посмотрела на батюшку.

– По глазам вижу, что верите, – сказал он с долей злорадства. – В Бога-то нам поверить труднее. А в сказку... в абсурд, нелепицу мы веруем безоглядно. – Он тяжело закашлял.

– Что вы такое говорите? Я верую в Иисуса Христа, Господа Бога нашего! – воскликнула матушка, и лицо ее пошло пятнами.

Девочка на коленях ее вдруг заплакала.

Отец Андрей знал, что жена не врет. Она была из сибирских староверов, а им хоть кол на голове теши, но от Бога своего не откажутся. Отец Андрей ничего не имел против них, но его поначалу сильно смущало ее мужское имя Павла. Он хотел даже ее перекрестить по новой, но жена не далась и даже призналась однажды, что апостол Павел мог быть женщиной, так, во всяком случае, считал ее дедушка.

Сейчас они говорили про веру, точнее, об отсутствии ее, и это была любимая тема отца Андрея.

– Да я не вас имею в виду, – пробормотал он с досадой. – А весь народ, всех жителей этого дымного города...

Время от времени он вытаскивал из своего почтового ящика белый конверт, внутри которого лежала небольшая мятая бумажка с заглавием «Святое письмо». Тогда эти письма получали везде. В Москве, Ленинграде, Куйбышеве и Гречанске. Были они написаны почти всегда детской рукой и повествовали о вещах необычайных, например, о том, что какой-то голубь заговорил непонятными словами и слепая старушка прозрела. Суть письма состояла в том, что получатель должен был переписать его семь раз и отправить семи разным людям. И тогда переписчику гарантировалась удача и выигрыш в государственную лотерею. В противном же случае письмо обещало напасти. Отец Андрей понимал, что религиозная народная жизнь сохранилась ныне только в этих чудовищных письмах, но все равно он рвал их с остервенением, не читая. Может быть, от этого в его семье и не было счастья.

Дочка заплакала еще громче.

– Настенька... Успокойся. Вот тебе сахар... – он попытался всунуть в ее ручонки кусок рафинада, но она с ужасом отпрянула от отца, как будто он был драконом, и прижалась к груди матери.

Отец Андрей снова уставился в тарелку с кашей. Заметил в ней волос и осторожно вытащил его двумя пальцами.

Затем порывисто встал и вышел в другую комнату.

Там он схватил за руку сына...

– Поймал!.. – закричал он в возбуждении и заломил руку за спину, заставив Сашку согнуться в три погибели.

Но тот ловко выскочил из-под его напора, увернулся и, толкнув кулаком в грудь отца, повалил его на кушетку.

Было не понятно, всерьез они борются или нарочно. Лицо Сашки пылало гневом, отец же пытался все свести к шутке, к глупости. Они раскраснелись и стали похожи оба на шаловливых подростков.

– Что там у тебя в школе? – спросил батюшка, тяжело дыша после потасовки. – Дразнят?

Сын промолчал.

– Не беспокойся. Меня тоже дразнили. Поповским охвостьем. Во времена моей юности было такое слово «охвостье», и я никак не мог понять, что оно означает. Я сказал об этом отцу, а он только засмеялся.