Чудо

– А я не хочу, чтобы меня дразнили, – твердо сказал Сашка. – Не хочу быть твоим охвостьем. И вообще ничего не хочу.

– Тогда тебе нужно отказаться от нас с матерью. Но сейчас не двадцатые годы, и это не поощряется.

– Я уеду на стройку, – пообещал сын.

– Только лет через пять-шесть. Если сбежишь раньше, мы объявим тебя во всесоюзный розыск.

– Откажись! – вдруг пробормотал Сашка.

Отец Андрей вздрогнул. Он прекрасно понял, что имел в виду сын. Некоторое время думал, чем ответить, но не находил слов.

– Я знаю, все знаю... – наконец, сказал он медленно и глухо. – Тебя смущает немодность... неактуальность собственного отца. В самом деле, носить подрясник весьма странно...

– На женщину похоже, – сознался Сашка.

– Вот именно. Заросшее лицо, черные одежды, какая-то железка болтается на груди... Не модно.

– Не модно, – как эхо, отозвался сын.

– Но мода – вещь преходящая. Сейчас не модно носить бороду и заплетать волосы в косичку, как у меня. Но лет через десять-двадцать это может стать вполне нормальным, даже желаемым.

Сын недоверчиво хмыкнул.

– Поверь моему жизненному опыту. Подрясник? А вот шотландцы, например, носят юбки, и никто не бросает в них камень. А по поводу креста на груди... – он задумался. – Могу допустить неблизкое будущее, когда кресты станут носить по приказу. Почему бы и нет? Сейчас носят звезды на погонах и на лбу. А потом наденут кресты.

– Ну, это вряд ли, – сказал Сашка.

– Напротив. Вполне вероятно. Я этого времени не застану, а ты доживешь. Я вообще могу представить себе эпоху, когда церкви сделаются полны и туда будут ходить по моде или распоряжению. Только знай – вопроса веры это не решает. Надеть крест легко, а вот пойти на крест – значительно труднее... Даже Спаситель плакал в Гефсиманском саду! А что уж говорить о нас, грешных... – Он снова закашлялся.

– Я не пойду на крест, – отрезал сын.

– Тогда ты будешь стоять у креста, на котором распинают другого. Согласен на такую роль?

Сашка промолчал.

– Скажи подробно, что тебя смущает, – продолжал добиваться отец.

Сын опять не ответил.

– Не хочешь держать чашу при причастии? Хорошо. Я попробую найти другого человека. Если мне разрешат власти. Дай мне на это месяц.

– А ты мне помоги в геометрии, – пробормотал Сашка, смиряясь.

– Гипотенуза равна сумме квадратов катетов... Так или не так? – отец потер лоб, на котором выступила испарина. – Сумме квадратов катетов... – повторил он полузабытое правило, как молитву. – Сумме квадратов катетов...

Он почувствовал, что в ноги дует весенний ветер. Дом его был построен на невысоком летнем фундаменте. Давно уже надо было сделать двойные полы, но средств и рук для этого не находилось.

– А нельзя по-другому? – сказал вдруг Сашка.

– Как это по-другому? – не понял отец.

– Но ты же сам сказал: или ты распинаешь, или сам висишь на кресте. А нет другого пути?

– Нету.

– А я найду.

– Попробуй, – разрешил ему Андрей. – Это никому до тебя не удавалось.

– Я смогу, – пообещал Сашка. – Не беспокойся.

Отец Андрей призадумался. Он перевел собственную сентенцию на себя и почувствовал возможную лживость произнесенных им слов. Сам-то он висел на кресте или распинал висящего? Не понятно. Он всегда думал, что его распинают. Но дети были рядом, жена Павла намедни связала ему ладные носки из овечьей шерсти, и дом был хоть на летнем фундаменте, но собственный, не коммуналка, не клоповный барак, не холерный больничный корпус. И если отец его умер на лагерных нарах, то сына не тронули, и ему явно светила смерть в кругу жены и детей, то ли двух, а то и девяти, пока безымянных, но существующих уже в метакосмосе, смерть с исповедью и причастием, если к тому времени, конечно, церкви еще сохранятся.

Но он успокоил себя тем, что не следует торопить события. И что его личное место на кресте или рядом с ним определится Богом в самом ближайшем будущем.

2

– ...причащается раба Божия Лиза во оставление грехов и в жизнь вечную, аминь. – Отец Андрей аккуратно положил кусочек причастия в рот беззубой старухе из чаши, которую держал в руках сын.

Промокнул ей губы и дал поцеловать чашу.

– ...причащается раба Божия Елена во оставление грехов и в жизнь вечную, аминь.

Народу на литургии было немного, всего человек десять, знакомых до боли, постоянных агнцев Христова стада, в вере которых отец Андрей был вполне уверен и которые составляли его настоящую Родину. Не та березка на лысом склоне, тем более не кадящий днем и ночью завод, не партия, которая задумчиво смотрела на церковь, размышляя, прихлопнуть ли ее сразу или дать помучиться, а вот эти – Лиза, Елена, Федор, Прасковья... Бог в его душе существовал благодаря им. Но тот же старец, что нагадал девять детей, обличил его однажды в человекоугодии, сказав, что абсолютно пустая церковь не отменяет тем не менее существования Бога, а поголовный атеизм не отменяет Христовой жертвы.

Этого отец Андрей понять не мог. Он всегда считал, что святыня существует только благодаря почитающим ее людям, икона мироточит только из-за любви прихожан и паломников.

За стенами церкви был слышен механический гул. В узком окне, забранном решетками, был виден экскаватор, который сносил уверенным ковшом остатки сельского кладбища.

– ...причащается раб Божий... – слова застыли на губах у отца Андрея.

Перед ним стоял кругленький человечек с веселым счастливым глазом, во всяком случае, одним, с пыжиковой шапкой в руках, который явно не проходил исповеди, но зато подошел охотно под причастие. Это был Михаил Борисович Кондрашов.

– Что вам? – спросил в недоумении священник.

– Пришел засвидетельствовать свое почтение, – весело сказал ему Кондрашов. – Попробовать не дадите?

Он имел в виду причастие.

Отец Андрей накрыл чашу расшитым золотом по-кровцом и, на всякий случай, отодвинул подальше.

– Все подошли, кто исповедовался? – спросил он прихожан.

Церковь удовлетворенно вздохнула.

– Я вас после службы подожду, – пробормотал Кондрашов. – Разговорчик имеется прелюбопытный.

Отец Андрей вынужденно кивнул.

Взял из рук сына чашу, занес ее в алтарь...

– Слава тебе, Боже, слава Тебе...

Осторожно доел оставшиеся кусочки просфоры. Выпил разбавленное вино до капли и промокнул губы.

3

Он вышел из алтаря без риз, в подряснике и увидел, что Кондрашов меряет складной линейкой иконостас, что-то шепча под нос и вычисляя. В храме к тому времени, кроме них, не осталось ни одного человека.

– Вам помочь? – спросил его отец Андрей.