Чудодей

— Мы с ней только насчет мертвеца говорили, — сказал Станислаус.

Мастер сдул муку с волос на руке.

— В общем, понимаешь, сначала это мертвецы и ночные дежурства, услуги по заповеди возлюби ближнего своего, а потом, откуда ни возьмись, появляется ребенок, и ответственность всей своей тяжестью падает на мои плечи.

Опять ребенок! Станислаусу вдруг тошно стало предлагать свой труд за скудные гроши. Бог, наверное, знает… Ну и хорошо. Раз владыка небесный знает, пусть и берет на себя ответственность.

В дальнейшем разговоре мастер показал, что бывают люди и похуже него.

— Если хочешь, можешь еще сочинить стишки для грахамского хлеба. Никто тебе не запрещает. Я не буду возражать, если это дело займет у тебя хоть и целую неделю. Я хочу, чтобы стихотворение было длинное и чтобы диабетики черпали в нем надежду и утешение. Можно будет даже заказать живописцу написать его клеевой краской на витрине.

Нет, Станислаус не желает воспевать в стихах грахамский хлеб. Он поднялся в свою каморку и уложил вещи в картонную коробку от ячменного кофе. Раньше чем уйти, он написал длинное письмо Марлен. Он раскрыл перед ней свое разбитое сердце, напомнил о прекрасных часах, проведенных вместе, об обещаниях. Неужели Марлен хочет погубить его или погнать за границу? Три месяца он будет ждать ответа, а если за это время ответа не будет, он ни за что более не отвечает.

В коридоре навстречу ему попалась Людмила. Она прижала левую руку к виску.

— У тебя голова болит, Людмила?

— Нет, голова у меня не болит. Что, опекун говорил с тобой?

— Говорил. Я смирился и вверил свою судьбу господу богу.

Людмила прижала руку к виску.

— Понимаешь ли, я обручилась с ним. Мы будем здесь хозяйничать и восстановим честь и солидность предприятия.

Так вот в чем дело, так вот почему Людмила не убирала с лица руку: на пальце поблескивало обручальное кольцо. Станислаус и эту новость смиренно принял к сведению.

— Ну, значит, ты будешь хозяйкой, и ученики будут тебе вертеть стиральную машину и чистить ботинки. От меня ты бы этого не добилась.

— Поздно ты приревновал, — грустно сказала Людмила. — Хорошо, что ты уходишь. Я не могла бы поручиться за себя. Дважды ты видел меня в чем мать родила, а это не проходит бесследно. Нет, я в самом деле не уверена, не люблю ли я тебя больше, чем его.

Людмила ушла. Станислаус слышал только постукивание каблучков ее новых лаковых туфель по ступенькам лестницы.

27 Станислаус уходит в странствие, его узнают по родимому пятну. Позднее он встречает влюбленного святого.

— Нет ли работы для странствующего пекаря-подмастерья?

— А ты откуда?

— Только что окончил учение.

— Как долго состоял в учениках?

— Полгода.

— Ну, ну. Вот тут три белых хлебца на дорогу. Привет ремесленника ремесленнику.

— Спасибо ремесленника ремесленнику. И аминь!

Ночь в полевом амбаре. Душное сено и чавкающий еж. О Марлен можно думать и здесь. Отчего бы ей не пойти по этой дороге? На этот раз Станислаус не стал бы ждать, пока она первая его поцелует.

«Смирение! Смирение!» Он слышит голос пастора и забывается тяжелым сном.

Смотри-ка, уже цветет львиный зев, и луга тысячами глаз смотрят в небо. Станислаус лежит на спине и следит за движением облаков. Куда они идут, эти стада небесных овец? К Марлен. Ты хотел сказать — к Людмиле?

Местность становится все пустыннее. Ручьи высохли. Лишь сухая травка видна по обочинам дорог. На деревьях никнут усталые и пыльные листья, и на горизонте уже не синеет кайма лесов. Всюду торчат фабричные трубы, похожие на ободранные деревья без ветвей. Над ними вьются черные облака — дело рук человека.

Станислаус продирался сквозь тесноту заводских зданий и жилых домов. В воздухе вой и жужжанье, сигнальные звонки шахт, тарахтенье экскаваторов, визг подземных вагонеток.

Вот длинный дом с множеством окон. Соты из камня. Пять подъездов. У ворот — доска с именами и фамилиями. Городские жители боятся, как бы одного не спутали с другим.

Станислаус читал: Коллер, Завадский, Мерла, Пепельман, Зауэр, Веммер, Лейме, Штайль… Штайль? Да, Штайль. Так, кажется, звали парня, которого Эльзбет взяла себе в мужья. Четвертый этаж. Станислаус постучал в дверь. Открыла женщина.

— Звонок в порядке, почему вы не позвонили?

Женщина была бледна, и руки у нее были жесткие и худые. По искривленному мизинцу и по тонкой насмешливой улыбке Станислаус узнал свою сестру Эльзбет.

— Безработный? — спросила она.

— Я…

— Мы застрахованы, если вы по этому делу.

— Я ваш брат, — сказал Станислаус.

Женщина подошла ближе. Она разглядывала его, как вещь, которую собираются купить.

— Брат? Какой брат? Боже ты мой!

— Станислаус.

Женщина раскрыла объятия, но тотчас же отшатнулась.

— Станислаус?

— Да.

— Сними башмак!

— Ноги у меня, наверно, грязные.

Станислаус покорно снял ботинок и носок. Насмешливая улыбка играла на губах Эльзбет.

— Сейчас ужасно много проходимцев. В соседнем доме одного мужчину три недели кормили. Он выдал себя за дядю. А был просто безработный, изголодавшийся человек, никакой не дядя. — Эльзбет стала разглядывать ногу Станислауса. — На ноге должно быть родимое пятно с тремя серебристыми волосками. Около косточки. На этой ноге пятна нет. Но у тебя есть еще одна нога.

Станислаусу пришлось снять и второй башмак.

На лестнице послышались мужские шаги. Станислаус застеснялся.

— Это мой муж, — сказала Эльзбет. Она разглядывала левую ногу Станислауса. — Вот оно!

Станислаус сам не знал об этом родимом пятне. Сестра обняла брата.

— Наш Стани!

Ее муж добродушно усмехнулся.

— Ты что, раздеваешь здесь мужчин?

Штайли устроили большой праздник. У них гость, брат жены. Посланец родины. Купили четыре бутылки пива. К ужину отварили лишний килограмм картофеля и детей еще раз причесали. Семилетний племянник называл восемнадцатилетнего Станислауса дядей. Две маленькие девочки, близнецы, прыгали вокруг него — две маленькие Эльзбет.

— Покажи нам твое родимое пятно с тремя серебристыми волосиками, дядя Стани!

— Сейчас дядя вам покажет, только ноги вымоет. Он издалека пришел. А в козьем хлеву все еще живут ласточки, Стани? Артур женился? А у учителя Клюглера дети есть?

Вопросы, как мухи, вились вокруг странствующего пекаря-подмастерья Станислауса.

Три дня он прожил у Штайлей. Дети тянули его то сюда, то туда. Он обязательно должен пойти с ними на шахтерские пруды. Безотрадные пруды — без деревца, без травки. Темная угольная вода маслянисто поблескивала. Дети бросали камешки в ленивую воду. По темному зеркалу расходились круги, разбиваясь о прибрежный щебень.