Чудодей

— Больше всего я уважаю рабочих-поэтов. «Клепальщик», «Паровой молот». Он продекламировал: «Печи Бессемера шипят вовсю, искры огненные кружатся и летают…»

Неужели это он, папаша Пешель? Он молодел с каждой строфой, которую произносил, широко жестикулируя. Он декламировал плохо, но его восторг перед тем, что он читал, примирял Станислауса с неправильными интонациями. Перед Станислаусом стоял взрослый мужчина, семейный человек, отец взлохмаченной дочери, и он любил и ценил стихи, видел в них не только забаву, не только словесные фокусы, помогающие убить часы томительной скуки, но и художественно упорядоченную жизнь. Папаша Пешель весь пылал и сверкал! Он рассказывал о встрече с одним поэтом. Звали его Эрих, и был он поэтом в полном смысле слова и вообще был настоящим человеком. Все особенно любили одно стихотворение этого Эриха — «Красный перец». Папаша Пешель вдруг сказал шепотом:

— Мы живем в городском поселке. Дома из бетонных блоков. Много песка и мало цемента. — Он подошел к радиоприемнику и включил его на полную громкость. Загремели военные марши.

— Он даже был коммунистом, этот Эрих!

Станислаус вздрогнул. Неужели судьба столкнула его с новым Густавом Гернгутом?

Ему нравился папаша Пешель, и он решил поделиться согревшим его теплом со своим заочным учителем немецкого языка. Он написал стихотворение о дружбе:

Я построил дом из песен Для отца моей любимой.

Пока женщины готовили на кухне ужин, новые друзья говорили об их общей страсти.

Твое равнодушье Терзает душу. Уж выпал снег. Прощай навек.

Последние строки папаша Пешель произнес очень тихо, так как его жена накрывала стол к ужину.

— Скажите, это наша Лилиан причина… вернее говоря, мотив, на который вы написали это стихотворение?

Станислаус решительно затянулся сигарным дымом и кивнул. Фрау Пешель закашлялась. Господину Пешелю, видно, был знаком этот вид простуды жены, поэтому он не обратил на ее кашель внимания.

— Вы молоды, и все возможно. Но знаете ли вы, что стихи… — он постучал согнутым безымянным пальцем по аквариуму, который стоял на подоконнике, — …что стихи иногда таят в себе бессмертие?

— Я об этом не думал.

— Дети учат их потом в школах. Их спрашивают: «Кто так грустно настроил поэта?»

От восторга у Станислауса по спине побежали мурашки. Неужели его искусство так высоко ценится в этом доме? Фрау Пешель аккуратно взбила диванную подушку. Очень шумно! Папаша Пешель нахмурился.

— Может ли быть, что когда-нибудь на этот вопрос последует ответ, что наша дочь была причиной этой грусти?

Фрау Пешель вышла из комнаты. За дверью ее опять одолел тот же вызывающий кашель. Господин Пешель постучал пальцем о стоявшую на платяном шкафу шляпную коробку, где хранился его цилиндр.

— Когда мужчины говорят о поэзии, лучше, чтобы женщин при этом не было. Женщины, как правило, лишены поэтической жилки, — сказал он.

Заочный учитель немецкого языка ответил Станислаусу: все, мол, хорошо и прекрасно, но собственное поэтическое творчество сейчас не входит в учебный план. Быть может, оно понадобится позднее, когда по курсу потребуется уяснить себе понятия метрики и ритма. Теперь же его ученику следует раскрыть патриотические мотивы в «Битве в Тевтобургском лесу». Пора прислать работу на эту тему.

Так шло лето. Станислаус изучал процесс обращения крахмала и углекислоты в клеточках зеленых листьев на деревьях. О Лилиан он думал больше, чем это могло пойти на пользу его занятиям науками, и занимался ими только для того, чтобы скоротать время от одного семейного вечера до другого. Лилиан, кудрявая и доверчивая, так и льнула к нему. Она удивительно хорошо пахла и удивительно быстро прижимала свою кудрявую голову к его плечу, когда провожала до дверей после тихих вечеров за семейным столом. Он целовал ее в лоб и мечтал встретиться с ней один на один в парке. Он попросил ее об этом. Она ответила:

— Спросите у папы и мамы.

Ей было двадцать лет, но она, видно, была еще ребенком. Станислаус решил попросить разрешения у господина Пешеля погулять с его дочерью, и эта мысль рассмешила его.

В один из семейных вечеров папаша Пешель принял весьма таинственный вид. Дверь из столовой он запер на задвижку. Потом, перебрав несколько ключей, открыл один из ящиков комода. Станислаус беспокойно ерзал на семейном диване. Неужели ему дадут сейчас коммунистические книги? Пешель сгреб в сторону кучу старых чулок и растрепанные кудельки шерсти. Показалась затейливо раскрашенная папка. Канарейка возбужденно чирикала, а большие стоячие часы рассекали время. Папаша Пешель прислушался к тому, что делается на кухне, долго вертел регуляторы радиоприемника, пока не загремела солдатская песня «Скачут синие драгуны», постучал согнутым безымянным пальцем по крышке швейной машины и кивнул сам себе, твердо зная, что он сейчас скажет.

— Двести двадцать три стихотворения. Работа всей жизни!

Станислаусу позволили взять папку в руки. «Стихи о жизни. Сочинение Пауля Пешеля, краснодеревщика. Винкельштадт, Нижний переулок, 4». Сведения были точные, и сомнений быть не могло, что стихи написаны собственноручно Паулем Пешелем. Толстая сургучная печать на шнурочке скрепляла папку, и на пристегнутой к печати записочке значилось: «Вскрыть только после моей кончины».

Четыре года папаша Пешель не заглядывал в свое творение. И вот он отрезал печать перочинным ножом.

— Возможно, что среди стихотворений найдутся политически несколько вредные, но вы, надеюсь, не станете придираться.

Конечно же, Станислаус не станет придираться. Он даже ненавидит нескольких молодчиков из штурмового отряда. Папаша Пешель повертел на радиоприемнике регулятор громкости, «…посмотришь на меня ты с грустью, и я умру с тоски…» — вопила какая-то певица. Станислауса бросило в жар. Перед ним открывают заветные ящики и срывают печати. Ему оказывают доверие, он, значит, не последний человек среди людей.

— Наше правительство не вполне одобряет такие стихи, но когда я писал их, никто их не считал вредными. Времена меняются… Поэзия бессмертна. Кстати, с Лилиан, прошу вас, о моих стихах не говорите. Она молода и больше за сегодняшних. Лучше не сбивать ее с толку.

— Лилиан? Я почти не вижу ее.

Пешель удивленно взглянул на Станислауса и постучал по цветочному горшку, стоявшему на подоконнике.

— Да, это верно. Произошло нечто удивительное: вы — мой молодой друг.

Станислаус потянулся к осторожной руке Пешеля и пожал ее. Стихи папаши Пешеля были строго систематизированы. Под заглавной буквой Б — сложены были боевые стихи, под П — прощальные, под С — семейные, свадебные, под Д — стихи на дни рождения.

— По стихам, написанным по случаю рождения моей дочери Лилиан, лучше говоря, по случаю ее появления на свет, вы можете увидеть и почувствовать, что тогда творилось у меня на душе.

Станислаус взволнованно и бегло читал стихи:

Маленький ангелочек С пухлыми ручонками. Люди только о деньгах говорят, А я тобою богат. Мне денег не надо, Ты мне дороже клада.

Станислаусу позволили также заглянуть в боевые стихи: