Чудовищ нет

– Город у вас довольно старинный, сейчас часто пишут о разных таинственных местах, преданиях, древних проклятиях…

– А вы газету «Ведомости» покупайте. Они про все пишут, что читателям надо. А читателям как раз и надо всякую ерунду – про покойников, про проклятия. Вон милиционеров убили, слыхали?

– Каких милиционеров? – спросил Стефан.

– Троих. Голову одному оторвали, оружие все забрали… Хоронить будут завтра, говорят.

– Так… – Стефан посерьезнел. – Неприятная история. Голову оторвали, говоришь?

– Оторвали. А другому – руку.

– Руку… Ч-черт… Хорошо, Леша, давай договоримся на субботу. У тебя в школе суббота свободный день?

– Конечно. Да я, если надо, сбегу.

– Сбегать не надо… Хорошо. Вот мой мобильный телефон, запиши. – Он продиктовал номер, я накарябал его обломком карандаша на кусочке оберточной бумаги, лежавшей на верстаке. – У тебя мобильник есть?

– Есть, только я им не пользуюсь.

Мобильник у меня был, батя подарил на двадцать третье февраля. Простенький «Сименс»; сказал, что для связи. Я походил с ним малость, а потом перестал: как привязанный, всегда под контролем… И болтаешь как маньяк по поводу и без повода, типа: «Ты где?» – «А ты?» – «Да вот иду». – «А куда?» – «Да гуляю». – «Ну ладно, звони, если что». Батя сначала обиделся, а потом я его попросил, чтобы он посчитал, сколько раз он по своему мобильнику за день будет по делу разговаривать, а сколько – без дела и сколько раз ему позвонят, когда это окажется совсем некстати. Батя посчитал, опечалился и обижаться перестал. Теперь, смотрю, сам иногда забывает мобилу дома. Специально, по-моему.

– Ну, звони сам, откуда тебе удобно… – сказал Стефан. – Утром, часов в десять.

– В десять я спать буду.

– Ну, как проснешься. Я сам рано встаю, но найду чем заняться. Спасибо, что зашел.

– Что вы, не за что.

2

После школы я попрощался со Стасиком и Лоркой и поехал домой. Про револьвер я так никому и не рассказал, не решился. Тщательно его вычистил, протер и смазал заново патроны (специально в «Щит» сходил, слава богу, масло у них без документов продают), а потом засунул «трэнтер» под ремень джинсов, сверху выпростал футболку и поехал производить учебные стрельбы.

Я планировал сесть на любую электричку в сторону Страховичей и выйти на платформе 105-й километр. Когда-то мы с батей туда ездили за грибами, и я хорошо знал местность: маленькая заброшенная деревенька, кругом леса и поля, в любом овраге можно пострелять в свое удовольствие. Грибники туда ездят редко – плохое место, скудное, это только мы с батей могли туда попереться. Ничего, кстати, не нашли, как и следовало ожидать.

Ошибку я сделал с самого начала: влез в «восьмерку», а не в «двойку». «Двойка» ехала прямо на вокзал, но ее долго было ждать, потому что троллейбус ушел, когда я подбегал к остановке. «Восьмерка» останавливалась у парка Победы, – если через него пройти, как раз к вокзалу и выскочишь, только пути перейти надо по мостику. Через парк я и поперся.

Их было трое: маленький, другой косоротый – из-за шрама в углу рта, чуть повыше ростом, и третий – самый длинный. Типичная уличная урла: кожаные куртки, черные джинсы, у косого – паленая кепка Kangol, у маленького – солнцезащитные очки с зелеными стеклами. Мелкие блеклые татуировки на руках, наверное, в колонии делали.

– Стой, паца-ан, – сказал с растяжкой маленький. Я остановился. Был вполне реальный шанс, что это некие залетные уроды, которых можно отшить. Ловят таких же залетных, из ближних деревень.

– Нам тут копеек двадцать не хватает на побухать, – сказал косоротый. – В кармане посмотри, может, поможешь землякам?

– Сколько надо? – спросил я.

Может, и вправду мелкие бухарики. Двадцать копеек, конечно, отмазка, надо им обычно рублей пять – десять, но бухарикам не жалко, как говорит Стасик, «может, и нам когда придется так вот просить» – в чем я лично сомневался, но мало ли… Черт с ними, отдам пятерку. Или червонец.

– А ты в кармане посмотри, – повторил косоротый. – Сколько там у тебя есть? И цепуру снимай. Пиз-датая цепура. Бабе своей подарю.

«Цепуру снимай» значило, что меня грабят. Беззастенчиво, прилюдно, зная, что в парке никогда не бывает ни одного милиционера, а случайным прохожим наплевать, даже если меня зарежут. Да если здесь и будет чудом вертеться мент, он скорее всего сделает вид, что ничего не замечает…

В лучшем случае прохожие позвонят «02» с мобилы. Кстати, «цепура» у меня была под золото, ненастоящая… Снять?

А вот хер! Дело, как я уже понимал, не в цепуре.

– Шли бы вы, а? – сказал я.

И понял, что меня сейчас будут бить. И не просто бить, как бьют человека у нас в России – от скуки, от ничего неделания, от желания сорвать зло… Меня будут бить за то, что я неправильно ответил на вопрос. И вполне возможно, убьют. Выкидуха в руке косоротого говорила об этом более чем красноречиво. Появилась она незаметно, может быть, еще до того, как я неправильно ответил.

– Ты не поал, сука? – спросил маленький. – Не поал? Чо за терки, а? К тебе подошли пацаны, спросили как у мужика…

– Пошел на хуй, – сказал я.

Теперь уже нечего было терять. Надо вести себя так, как положено мужику.

– Чо? – в притворном ужасе спросил маленький. – Чо ты сказал, я не поал?!

Он, наверное, смотрел новые русские сериалы – там обычно именно так разговаривают бандиты, а также «правильные» и «неправильные» менты. «Поал», «Чо ты сказал»…

Я не боялся. Не боялся, потому что за ремнем джинсов у меня – очень неудобно, между прочим, – торчал револьвер. В любом другом случае я, наверное, отдал бы все, что они просили. Ну, подергался бы, получил бы по морде… Хотя нет, вряд ли, не полез бы я на нож. Отдал бы, что им надо, получил бы пенделей, и все на этом закончилось бы.

А теперь…

Косоротый сделал шаг в мою сторону, выкидуху держал правильно, лезвием вниз – учили, небось, в колонии старшие товарищи… Я сунул руку под футболку, нащупал холодную рукоять револьвера и, повернувшись, бросился прочь. Хорошо, что я не положил его в сумку. Думал же сумку взять, а потом, как в кино, под ремень засунул. Будто знал…

Вот теперь точно убьют. Или сильно порежут. Просто потому, что им скучно, а еще – потому что они, кажется, наколотые… Таким все равно.

– Стоять! – заорали сзади и громко затопали.

Я бежал по аллейкам, думая лишь об одном: не споткнуться о трещину в асфальте, о проросший древесный корень, о брошенную кем-нибудь банку из-под пива, не поскользнуться на растаявшем мороженом… В фильмах ужасов герой обычно падает, но маньяк (или монстр, или другой злодей) либо падает тоже, либо промахивается, ударяя ножом. А вот в более-менее реальных фильмах (как и в жизни) упавшего героя убивают. Чаще всего. Поэтому герою падать не рекомендуется.

– Стой, бля! Стоять! – орали позади.

Я знал, куда бегу, – к новостройке за парком. Новостройка была из одного племени с «проклятым местом», начатое в стародавние времена здание, брошенное затем с утратой хозяев. Построить успели полтора этажа, причем основное внимание уделили подвалу – он был монолитно-увесистый, сделанный еще в традициях советских бомбоубежищ. Я бывал там несколько раз маленьким – мы ходили туда играть в прятки и искать немецкие черепа, потому что дом строился на месте немецкого кладбища времен Великой Отечественной. Говорили, что в войну там хоронили умерших в госпитале, помещавшемся в нынешней школе номер три. Не врали – я сам видел черепа, из которых делали светильники и вазочки, торчащие из песка поломанные куски ребер, позвонки, иногда пацаны находили даже железки, ржавые каски, а толстый Вадька из параллельного нашел в свое время Железный крест, который отобрали большие пацаны, навешав Вадьке тренделей.