Чудовище

– Спасибо, - поклонился я.

– Бросьте!
– отмахнулся он в свою очередь.
– Мы обсуждаем серьезнейшее дело. Вы будете иметь столько денег, сколько захотите. В разумных предела, конечно. Но и этих разумных пределов будет для вас больше, чем достаточно. Ирина Константиновна вас уважает, кроме того, вы ей действительно нравитесь, уж поверьте.

– Вы теперь за неё говорите?

– В какой-то мере. Я, если можно так сказать, её референт. По некоторым вопросам. Мы с ней заключили негласный договор, осноованный на ненависти к Михаилу Семеновичу Курагину. Я взялся ей всячески помогать в её борьбе. Именно через меня были выписаны люди, котрые должны были её похитить, и которых вы так неловко убили.

– Они меня сами хотели убить.

– Ну, ну, ну!
– дело прошлое. Ну так как?

Его речь дала мне возможность опомниться. И туман в голове стал конденсироваться в мысли, столь же определенные, как и мое решение.

– Я вынужлен отклонить ваше лестное предложение.

– Ванечка!
– немедленно откликнулась молчавшая до сих пор Ира. У неё даже слезки на ресницах заблестели.

– К сожалению, вынужден. Не потому, что у меня есть другая женщина. А в основном, из-зав денег. Я ведь сыскарь, дорогие мои, и все годы я подставлял свою голову под пули и удары тех, кто спятил от этих ваших денег. Все преступления в мире - из-за денег, и кто хоть раз поддался их власти, тот кончит, как все Курагины. Извини Ириша, но это мое твердое убеждение: человек и деньги, большие деньги, вместе не уживаются. Человек только выглядит человеком, а на самом деле это только внешность та же. И отношение к жизни другое и к людям. Главное, к людям. Не могу, дорогая. От Курагина я получил сто тысяч долларов. Для тебя сейчас это уже не деньги. Ты мне предлагаешь миллионы, и я тебе верю. Имея миллионы долларов можно купить виллы на разных морях и океанах, машины, яхты, самолеты. Можно жить до конца жизни ничего не делая. И если я приму это твое предложение, смогу ли я остаться самим собой, тем сыскарем, который ещё стоит перед тобой, или же мне придется стать Курагиным, а скорее всего, тенью Курагина. Я же русский, я же пью и рукавом занюхиваю, какой из меня миллионер?

Они внимательно слушали меня, напряженно думая о своем.

– Спасибо, котенок, но лучше я зарегистрирую на заработанные деньги частную сыскную фирму. Мне, знаешь, понравилось делать свою работу без всякого начальства. Повидал я на своем веку тупых командиров. Вы мне тут просто глаза открыли. Отправлюсь ка я отдохнуть, а там, через месячишко или два, займусь регистрацией. Мы, надеюсь, останемся друзьями. Я вам позвоню, как смогу. Ты, котенок, ещё мне клиентов будешь посылать. Правильно, детка?

Она кивнула и медленно отошла к окну. Шторы цвета слоновой кости тяжелыми складками лежали у её ног. Она прижалась к стеклу и посмотрела в окно, туда, где блестящей амальгамой поблескивали острия мелких волн водохранилища. Стояла неподвижно, резко контрастируя платьем со шторами. Руки безжизненно повисли. Постояв так с минуту, глубоко вздохнула и заговорила, стоя ко мне спиной.

– Не знаю... Мне очень жаль! Может ты и прав. Может то, что ты уходишь, это первая моя плата за победу и за те деньги, что я получу. Я буду рада, если ты позвонишь. Тебе нужна машина. Я распоряжусь, чтобы ты взял любую. Может, все-таки, возьмешь ещё денег? Мне, действительно, для тебя ничего не жаль.

– Я верю, - кивнул я.
– Если не возражаешь, я приму от тебя подарок. Нет, нет, не деньги, - поспешил сказать я, увидев, как она с готовностью встрепенулась.
– Не деньги и не машину. Я хочу взять тот двухместный вертолет, котрый внизу стоит на площадке. Красно-синий.

– Конечно бери!
– махнула она рукой, и Петр Алексеевич самодовольно ухмыльнулся.

Все-таки им удалось почувствовать себя крезами. Или мне так показалось?

Напоследок я хотел было посоветовать ей зайти к Николаю. Вот уж кто мог бы стать опорой, атлантом, не меньше. Но передумал. Ирина не нуждается в советах. Еще чего!

ЭПИЛОГ

Я быстро вышел из её апартаментов и поднялся к себе. Взял свою сумку, из сейфа выгреб паспорт, водительские права и разрешение на ношение оружия. Кажется всё. Спустился в холл, не встретив никого знакомого. Прошел мимо охранников, так и не посмотрев, кто дежурит.

Утро в самом разгаре. В восторге от того, что ночная буря наконец кончилась, птицы как сумасшедшие прыгали по кустам и деревьям и распевали песни, умытые подсохшие листочки были зеленее весенних. Я быстро обошел дом и направился к вертолетам. Возле моего дежурил какой-то парень, вознамерившийся было заступить мне дорогу.

– Сюда нельзя!

– Можно, мальчик, можно, - весело сказал я, и он поверил, что мне можно, потому как вертолеты не воруют так открыто и с таким наглым видом, какой имел я.

Только я собрался садится в кабину, как вдруг мимо, непонятно по каким соображениям именно этой дорогой, пошли крепостные. Все молча глазели на меня и, проходя, поворачивали голову совершенно одинаково. А иные, в том числе и битые мною в "Посиделочной избе" при первом знакомстве, так кивали как доброму приятелю. В общем, это меня несколько задержало; я стоял и глазел на них, как и они на меня: впереди шли мужчины, а за ними крепостные бабы, а уж совсем последними - несколько штук детишек, успевших появиться на свет за время рабства. Наверное, этот исход совершился по причине пожара, случившегося ночью. Еще Иван Курагин, помниться, орал в телефон, чтобы все бросали и спешили в дом. Ночью они, конечно, не очень-то поспешили, а сейчас, вот, пришли. Наконец шествие закончилось, последний сопливый крепостной скрылся в задних дверях, открытых, наверное, по сему случаю, и меня, словно отпустило.

Я кинул сумку в кабину, взобрался сам, пристегнулся, как давеча рано утром, включил двигатель, раскрутил винт пропеллера, и скоро дом - барский, огромный, величественный, - стал усыхать и уменьшаться прямо на глазах.

Прежде чем покинуть место моего недолгого здесь пристанища, сделал я большой круг над окрестностями, обозревая виденное ранее лишь снизу: домик охраны, прилепившийся над насыпной грунтовой дорогой, стекавшей к пристани, саму пристань с несколькими лодками и двумя катерами - импортным, пестро-ярким, пластмассовым и нашим железным, серо-зеленым; гаражом, где моя душа, едва не принятая за Курагинскую, могла бы взлететь без всякого вертолета в чистом распаде тротилового заряда, но в последний момент место занял неведомый мне механик Лешка; конющня, куда я так и не успл заглянуть, и где храпят лошади, здороваясь с конюхами; ровные следы пепелищ на тех местах, где стояли крепостные избы, включая "Посиделочную избу" - все сожжены в запале перемен, и все готовы завтра же начать отстраиваться. Хватит, решаю я и, сверяясь с картой, направляю свой полет в сторону города Иваново, где меня ждет Ленка, откуда начнется наше с ней медовое путешествие. Вот уже и железная нитка ограды позади, блестит поверхность водохранилища, на дне которого некогда потоплено сто двадцать три деревни и семьдесят два поселка городского типа, лодочная станция при обществе рыболов с пустым причалом, потому что директор станции ещё пять лет назад под видом необходимой приватизации, распродал местным любителям все лодки, молодые леса, успевшие вырости на некогда колхозных полях, а на тех, где ещё сеют, вижу трудятся трактора, запахивающие в землю никому не нужный урожай моркови, свеклы, картошки, потому что бесконечные градоправители всегда имеют свою долю в привозимом из-за океана продуктах, автопоезда на дорогах, регулярно шмонаемые государственным и частным рекетом, фабрики и заводы, остановленные некогда за неконкурентоспособность и так вновь не открытые и километры, километры, километры без конца... Что у нас за страна такая, что вызывает во всем мире ненависть и страх?! И что мы за люди, если даже погибая, не верим в чужую ненависть и страх!..

– Черт побери!
– ругаюсь я и словно выплескиваю всю злобу, внезапно оставлюящую меня.
– Мне-то что?

Впереди у меня ещё часа два полета, погода прекрасная, солнце светит, какие-то птицы пытаются соревноваться со мной, а небо - бескрайнее, высокое!
– и чем я выше поднимаюсь, тем бездоннее истончается синь, так что кажется именно там вверху бездна и если ещё немного подняться - можно рухнуть, утонуть в недоступной глубине!.. И отбросив все неприятное, временное, преходящее - как же иначе!
– я чувствую такую радость, такое счастье!.. Я жив, я невредим, меня ждет чудная девушка, я молод, силен, умею и хочу работать: что ещё надо человеку, не обремененному грузом забот?.. Как хорошо, что я сумел вырваться из западни этих миллионов! Как хорошо!..

И все же, все же...

И лечу и думаю, что одно то, что я взял вертолет - машину прекрасную, быструю, легкую!
– уже одно это, где-то в глубине души моей, рождает понимание не совсем приятное: кажется мне, что словно муха, кончиком крыла задевшая паутину, я уже трепыхаюсь, ловко пойманный. Или подобно птичке, сунувшей коготок куда не следует, я пропал. Потому что главное, сделать первый шаг, и те сто тысяч долларов, и этот вертолет, и последующие звонки Иришке, котенку, который, дай Бог ей здоровья, превратится со временем в кошечку, рысь, пантеру, нет, львицу, (если повезет и не сожрут акулы международного бизнесса) - все это может стать первым звеном на пути моего перерождения. И я, завязнув коготком, и только делая вид, что вырвался в свободный полет, буду звонить: "Привет котенок!" А потом, если вдруг постигну, что все позади, что сам я утерял единственную возможность жить по-человечески в нечеловеческой, нищей, больной, ограбленной стране, может быть тогда сниму предохранитель, поглубже засуну пистолет в рот - вся эта зависть обнищавшей, мертвой души разлетится к чертовой матери!

– Черт побери!
– с чувством говорю я и газую на полную катушку.

Когда-нибудь... когда-нибудь, может быть, стану я другим, и так же как другие, буду со злобой посматривать на соседа, силой мысленной зависти сверля стены, и вместе с ним же подсчитывать накопленное. Буду я завистлив, черен и зол. Но пока же, пока я ещё могу сказать: "черт побери всё!" не грозит мне эта опасность. Пока я свободно лечу, лечу к моей Ленке, которая ждет меня, как же иначе! Я лечу и - нет!
– может быть, просто бегу, оставляя позади себя страшую сказку, искалеченных людей, которые уже забыли, что значит быть нормальными людьми и превратились в монстров - все как один!
– кунцкамера хозяев и слуг, где один стоит другого, лепрозорий законченной перестройки. И я думаю, может быть все не так уж страшно? может, пока всё у них остаётся за железной оградой есть надежда?.. Может быть. И кто знает?..