Чума в Бедрограде

Так оно когда-то и обстояло, но все глупцы, а Охрович и Краснокаменный ведают:

уже кучу времени назад всё стало совсем наоборот.

Глава 29. Четверо безымянных

Университет. Дима

Давным-давно в одном далёком-далёком степняцком поселении Дима смирился с очень простой мыслью: видимо, нет такого безумного занятия, к которому ему не придётся приложить руку в своей жизни. Одна из степнячек принесла ему младенца (у них ведь там никаких печей, сплошное живое рождение; и да, человеческие роды Диме тоже довелось принимать, что наверняка сделало его стократ более политическим, чем ранее). У младенца были выколоты глаза. Это для того, объясняла женщина (хотя, леший, кто б её спрашивал!), чтобы он с рождения учился чувствовать линии земли и линии тела, чтобы он мог идти сквозь пожар и сквозь чуму, чтобы он лучше всех ведал степь, ведь истинно ведать можно лишь тогда, когда не знаешь, стоит ли она или выгорела годы назад.

Обработайте ему, пожалуйста, ранки, попросила степнячка.

Если бы она пришла с ещё зрячим чадом и попросила его ослепить, Дима попытался бы развести околорелигиозную демагогию (земное зрение, мол, не влияет и не может влиять на духовное, лишать первого, чтобы развить второе, — это, мол, сплошное оскопление, истинно ведать от этого не начинают и прочее в подобном духе). И вообще, младенец тоже человек, просто маленький и уродливый, надо бы дать ему возможность решать самому, когда сможет, а до тех пор охолонуть. Но говорить разговоры довольно очевидным образом было уже бессмысленно, поэтому Дима покорно потянулся за антисептиками и смирился с очень простой мыслью.

События не обходят тебя стороной просто потому, что их сложно примерить на свою жизнь.

(Младенец, разумеется, помер, не прошло и двух недель: степнячка за каким-то лешим напихала ему в нормально заживающие глазницы твири, а это довольно больно, и маленькая уродливая голова не выдержала.)

События, которые непросто представить, день ото дня валятся на голову, удивляться тут нечему — и, тем не менее, Дима никогда не думал, что ему придётся изобретать новый вид алкоголя.

Предельно оперативным образом.

Потому что, знаете, чума в Бедрограде, чума в Порту, а главное — долги у Университета.

Трагический неприезд Сепгея Борисовича, обернувшийся внезапным приездом Виктора Дарьевича, впрочем, несколько в этом вопросе помог. (Заметка на полях: голову блядь пиздец сломаешь от количества валящихся на неё неожиданных поворотов событий, способность хоть что-то ожидать отключилась уже к хуям козлиным, спасите-помогите.) Неповторимый стиль Университета неожиданно нашёл ярого поклонника в лице Виктора Дарьевича, который решил щедрой столичной рукой с долгами помочь. И с чумой помочь. И даже с Социем помочь. В общем, сплошной политик и меценат.

«Политик и меценат» — это привязавшееся к Йыхе Йихину клише из каких-то научно-популярных статеек. Виктор Дарьевич, к сожалению, политиком как раз не был, о бедроградских сварах париться не собирался, но зато увёз пяток скопцов и Габриэля Евгеньевича. Лечить и исследовать.

(Габриэля Евгеньевича, не скопцов, им уже сложно помочь. Ему, впрочем, тоже: сын женщины, полубританец с устойчивостью к наркотическим веществам, сертифицированный псих, находящийся в процессе излечения водяной чумы — в общем, разгул что для вирусологии, что для когнитивной науки. А если что, любого можно разобрать на органы.)

Охрович и Краснокаменный должны быть довольны: в конечном счёте Габриэль Евгеньевич всё-таки оказался ресурсом.

Ресурсом.

Диме было как-то почти смешно от того, что ещё пару дней назад его дёргало это слово, а всё-таки — он привык к нежному и ласковому индивидуальному подходу всех ко всем. Нежные индивидуальные допросы каждого двадцатилетнего прыща у гэбен. Нежные индивидуальные беседы на Колошме. Нежная индивидуальная операция по вытягиванию информации у Гошки. Нежная индивидуальная твирь в жопу.

Что твирь можно совать в жопу всем скопом («скоп» — это, видимо, организованная группировка скопцов, гы-гы), было странно. Потому что стебли твири — это стебли твири, и меряются они граммами, а люди — это люди, и меряются они людьми.

Разве ж нет?

Да же!

Обратное требовало усиленной внутренней работы по привыканию.

Виктор Дарьевич уехал буквально пару часов назад, рассыпая по тропе, на которую ступали его ноги, щедрые дары. Он дал капсулы с предположительно (сам Дима не пробовал) черёмуховым запахом, которые позволили задурить Соция. Он дал Гуанако прямоугольную жестяную коробочку с липкой субстанцией ядрёно-сиреневого цвета, которую настоятельно не советовал пробовать на вкус и которая должна была утихомирить любые личные претензии Озьмы, поскольку экспериментальные наркотические средства стоят натуральное состояние. Он обещал прислать к завтрашнему дню людей, чтобы искать и лечить больных в Бедрограде и за его пределами, он обещал прислать реально много денег, он обещал перспективу доить Медицинскую гэбню и дальше. Он до глубины души восхитился неповторимым стилем Университета и магическим ударом копыта решил все материальные проблемы.

Взамен Виктор Дарьевич попросил всего ничего: скопцов для когнитивных исследований, Габриэля Евгеньевича для разнообразных, ответы на некоторые вопросы да образец штамма водяной чумы с лекарством. В сравнении с щедростью даров — тьфу, плевок карликового коня в вечность.

Не считая сущей мелочи, оставшейся несколько за кадром.

Дима отдал ему остатки грязи, из которой гипотетически происходит степная чума.

Того самого сырья, ради сокрытия которого от Медицинской гэбни было выстроено столько сложных комбинаций, поскольку неизвестно, что они станут с ним делать, но вряд ли что-то хорошее.

(Справедливости ради, сам Дима тоже не то чтобы что-то сильно хорошее сделал, так что всё путём, равновесие и гармония.)

Виктор Дарьевич уже почти стоял на пороге (они с Димой собирались пройтись в направлении медфаковского лазарета, откуда следовало выкрасть Габриэля Евгеньевича — вряд ли Попельдопель жаждал лицезреть адресата своих слезливо клянчащих гранты писем; адресат вот точно не желал лицезреть Попельдопеля, и вообще, у него конспиративная шляпа для красоты, что ли?). Эту самую шляпу он и нахлобучивал, а потом обернулся и спросил, заглядывая в лицо своими омерзительно умными глазами — так всё-таки, Дмитрий, откуда же взялось сырьё для водяной чумы?

Дмитрий всё это время надеялся, что за увлекательными обсуждениями правомочности экспериментов на детях и шаманских способах борьбы с психическими отклонениями (нетрудно догадаться, кем работал в степи Гуанако) вопрос сырья и степной чумы как-нибудь забудется.

Не забылся.

И хочется же сказать, что Дима Виктору Дарьевичу всё как на духу выложил чисто из боязни, что тот развернётся и уедет, увозя с собой обещанные деньги, людей и перспективу, только неправда это.

Трудно, прям-таки невозможно отшить человека, который к тебе явно всей душой.

(Душой, снабжённой омерзительно умными глазами, которые и смотавшихся из Порта чаек заметили, и о степной чуме явно всё поняли.)

И очень, очень странно становится, когда все сложные комбинации, построенные ради сокрытия банки грязи от Медицинской гэбни, падают жертвой одного простого вопроса.

Поэтому окрылённый Виктор Дарьевич умчался с Габриэлем Евгеньевичем под мышкой и банкой степной грязи в кармане, и его магические копыта стучали по брусчатке особенно звонко.

Самое весёлое — что со всем этим явлением козла из машины судьба Сепгея Борисовича осталась неясной.