Чуть свет, с собакою вдвоем

Та кивнула, продолжала кивать. Китайский болванчик.

— Уже можно перестать, — заметила Трейси.

Кивки замедлились. Прекратились.

Но сначала Трейси прослушала голосовую почту. Только бы не дурные вести. Сообщение первое. Трейси, это Барри. Тут какой-то мужик приходил в управление, тебя искал. Говорит, тебе тетка из Солфорда оставила денег по завещанию. Я в курсе, что у тебя нет тетки в Солфорде и вообще никаких теток, — не знаю, чего ему было надо.Сообщение второе. Тоже от Барри. Говорит, зовут Джексон, фамилию забыл. Знаешь такого? Позвони.Сообщение третье. Утверждает, что частный детектив. По-моему, врет. Остановился в «Бест-Вестерне», рядом с «Меррион-центром». Дал мне визитку, но я потерял.

Никто на белом свете не умеет вкладывать столько презрения в слова «частный детектив». Джексон? В жизни не слыхала. Ищет ребенка? Послан, чтоб вернуть Кортни? Кто бы он ни был, Трейси намерена держаться от него подальше.

В зеркале заднего вида то и дело мелькал серый «авенсис». Ровно та же машина, что припарковалась рядом с ними у супермаркета. Трейси заметила, потому что на зеркале в «авенсисе» болтался розовый кролик. «Кролик — освежитель воздуха». Черт знает что, а не кролик, ей такого в прошлом году подарил ее «тайный Санта». Тайные Сайты и преступления против нравственности как-то не вяжутся. «Авенсис» исчез из виду. Может, Джексон этот?

— Следи, не появится ли серая машина, — велела она Кортни. В этом возрасте они знают все цвета? Сможет ли девочка пропеть радугу? — Знаешь, что такое серый?

— Это как небо, — предположила Кортни.

Трейси вздохнула. Не ребенок, а праздник психотерапевта.

Они поужинали в местной китайской забегаловке. Девочка внимательно вглядывалась в меню, и Трейси спросила:

— Ты умеешь читать, Кортни?

— Не, — покачала головой та и вновь углубилась в меню.

Затем она провела раскопки в тарелке сингапурской лапши.

— По-моему, у тебя внутри живет толстый ребенок и он хочет выбраться, — сказала Трейси.

Кортни замерла, не донеся очередную порцию до рта, и уставилась на Трейси. Изо рта моржовыми усами свисали беглые лапшинки.

— Не буквально, — сказала Трейси. Вздохнула и подложила им обеим жасминового риса на пару. — Вот мой толстый ребенок давным-давно убежал.

Когда они доели — Кортни умяла тарелку бананов во фритюре и мороженого, которые, очевидно, исчезли в ее худеньких бедрах, — Трейси оплатила счет двумя двадцатками из пачки с тридцатью тысячами, тщетно обыскала кошелек на предмет мелочи и сказала Кортни:

— Мне не хватает на чаевые.

Кортни воззрилась на нее сфинксом, потом запустила руку в глубины розового рюкзачка, достала кошелек с мартышкой, вынула четыре монетки по пенсу и аккуратно разложила на блюдце, бормоча себе под нос:

— Раз, два, три, четыре.

— А считать ты до скольких умеешь?

— До миллиона, — тотчас ответила Кортни.

— Правда?

Кортни выставила левую ладошку и медленно посчитала по пальцам:

— Один — два — три — четыре — миллион.

— И все?

Девочка смотрела на нее неподвижно. Между передними зубами застряла лапшинка. В конце концов Кортни выставила указательный палец на правой руке и сказала:

— Миллион один.

Ее щедрые чаевые четырьмя пенсами не ограничились. Она поглядела в рюкзачок, достала мускатный орех и положила его к монеткам. Официант забрал блюдце с официантски непроницаемым лицом, извлек печенье с предсказанием, точно фокусник, и церемонно вручил Кортни. Та аккуратно убрала печенье в рюкзак, не разломив.

— Поехали домой, — сказала Трейси.

Но не успели они добраться до Хедингли, зазвонил телефон. И едва Трейси услышала скрипучий голос в трубке, сердце у нее оборвалось. Келли Кросс требует фунт мяса, а Трейси и не подозревала, что он у нее имеется. Пусть забирает. Пусть забирает что хочет. Иногда нужно взять на себя ответственность. Поспасть, поесть, защитить. Особенно защитить.

9 апреля 1975 года

Вонь внутри невообразимая. Разложение. Много дней потом не избавишься. Запах на коже, на форме, в волосах. Годы спустя, едва вспоминала квартиру в Лавелл-парке, запах возвращался. Когда они вломились, ребятенок стоял в коридоре. Грязный, кожа да кости, жертва Освенцима.

Обессиленный восхождением на пятнадцатый этаж и вышибанием непредвиденно упрямой двери, упитанный Кен Аркрайт с поразительной скоростью рванул по коридору, подхватил истощенного ребятенка, вручил Трейси и отправился обыскивать остальные комнаты.

Трейси обнимала невесомое тельце, гладила по грязным волосам и шептала:

— Теперь все хорошо. — Не знала, что еще сказать, что сделать.

Вновь появился Аркрайт:

— Детей больше нет, но… — и подбородком показал на открытую дверь дальше по коридору.

— Что? — спросила Трейси.

— В спальне.

— Что?

Аркрайт перешел на шепот:

— Мамаша.

— Бля. Давно?

— Да похоже, что пару недель, — сказал Аркрайт.

У Трейси сжался желудок. Держись, сказала она себе, подумай об отцовских розах, о материной дезинфекции, о чем угодно, лишь бы не пахло гниющим мясом.

Она понесла ребятенка в гостиную, по пути заглянула в спальню, ладонью прикрыв ему глаза, хотя он и так зажмурился. Заметила что-то на полу, не разглядела толком, но ясно ведь, что дело плохо.

Детектив-констебль Рэй Стрикленд и детектив-сержант Лен Ломакс, первые офицеры из Управления уголовных расследований на месте преступления в Лавелл-парке. Да уж, эти не торопятся. Трейси выглянула из окна гостиной, и в головокружительной яме пятнадцатью этажами ниже они появились наконец, пижонски дали по тормозам, но не побежали в подъезд — вышли из машины и стоят разговаривают, спорят — с такой высоты не разберешь. Как заговорщики, право слово.

— Что у них там за херня? — спросил Аркрайт, и Трейси ответила:

— Не знаю. А где «скорая»? Почему так долго?

А если ребятенок сейчас помрет? Чудо, что он умудрился выжить, столько времени прошло — наверное, по шкафам лазил, еду искал.

— Пожалуйста, не умирай, — прошептала Трейси — скорее молитва, чем просьба.

Трейси с Аркрайтом обошли всю квартиру. Уликам, вероятно, феноменальный трындец. В те времена об этом особо не задумывались. Сейчас слиняли бы, едва увидев тело, и не вернулись, пока спецы не прочешут все до последнего дюйма.