Чуть свет, с собакою вдвоем
Шрифт:
— Вотсерая машина, — услужливо сообщила Кортни.
— Да, лап, я уж вижу.
Трейси остановила машину в переулке на задах. Заглушила мотор, выбралась, отстегнула Кортни. Дом Келли Кросс — последнее место на земле, куда охота вести ребенка, но выбора нет — не оставишь ведь ее одну в машине посреди сомнительного переулка. С той минуты, когда увидела Келли Кросс в «Меррион-центре», Трейси непрерывно делала выбор — шла бесконечной чередой развилок. Рано или поздно упрется в тупик. Если еще не.
Келли — единственное, что связывает Трейси с Кортни.
Калитка на задний двор была открыта. Дворик маленький, мусора столько, что рискуешь приступом клаустрофобии, — старая стиральная машина, задрипанное кресло, черные мешки для мусора, внутри бог знает что. Окна замызганные, потрескавшиеся, затянуты рыхлой паутиной, в паутине мухи. На облупленной краске задней двери скотчем наклеена бумажка — полуграмотной рукой выведено «Кросс». Дверь такая, будто ее не раз вышибали ногами. Трейси вздохнула. Многие годы в полиции она стучалась в такие двери.
И не получала ответа.
Она снова постучала, громче, как положено полицейскому. Ни звука. Осторожно толкнула дверь, и та открылась. В триллерах по телевизору это всегда зловещий момент — за открытой дверью не бывает ничего хорошего, — но, по опыту Трейси, открытая дверь, как правило, означает, что кто-то позабыл запереть.
Дверь вела прямо в кухню. Трейси опасливо ступила внутрь и сказала:
— Келли?
Отчасти она ждала, что Келли вылетит из-за угла, вереща, как банши. Один шаг, другой, и тут она сообразила, что Кортни идет за ней по пятам, словно они играют в «тише едешь — дальше будешь».
— Побудь здесь, лап, хорошо? — сказала Трейси.
Еще пара шагов в кухню, девочка по-прежнему идет следом. Трейси выволокла стул из-за стола:
— Посиди. Только ничего не трогай.
Трейси включила свет. В полицейских триллерах свет не включают. Наверное, чтобы не нарушать атмосферу. Ничего, без атмосферы обойдемся. Не кухня, а угроза здоровью. Припадочная флуоресцентная лампа явила взору пищевые контейнеры из фольги, грязные кастрюли и сковородки, сгнившую еду, прокисшее молоко, и все это подернуто вонью алкоголя и табачного дыма.
— Келли? — снова сказала Трейси, выдвигаясь в коридор. По пути она включала свет. Снаружи сумерки, но сумрак в доме гуще.
Комнатушка на задах. Вся забита коробками, содержимое вываливается — главным образом одежда, только на шодди и сгодится. Дальше гостиная, если это слово уместно. Хуже и не вообразишь. Пустые сигаретные пачки, грязные тарелки, опять контейнеры навынос. Пустые бутылки и банки, из-под диванной подушки торчит шприц, все загажено, все запущено. Трейси читала о Лидсе девятнадцатого века — нищета, непередаваемые условия жизни фабричных бедняков. В нечистотах по колено. Так вот здесь примерно то же самое.
Ни малейшего признака, что в доме живет ребенок, отметила Трейси, — ни одежды, ни игрушек, ни DVD. Она неохотно поволоклась наверх по узкой крутой лестнице. Три двери на выбор, все закрыты. Как в сказке. Или в кошмаре.
Перед глазами снова мелькнул Лавелл-парк, Кен Аркрайт плечом вышибает дверь. И какая вонь после этого и мухи…От ванной тошнит. Не может быть, чтоб Келли водила сюда клиентов. Даже самый непривередливый содрогнется в этом царстве непотребства.
За второй дверью — маленькая спальня. Совершенно пустая. Вообще ничего, лишь комья пыли, грязь, обрывки фольги да редкая пенопластовая крошка, точно картофельные хлопья-альбиносы на голых половицах.
Осталась одна дверь. Трейси помялась — корежит, как представишь, что она войдет, а Келли там обслуживает одного из наименее разборчивых своих клиентов. Она громко постучала в дверь:
— Келли? Келли, это Трейси. Трейси Уотерхаус.
Ответа не последовало, и она осторожно толкнула дверь.
Везде канализационная вонь потрохов и смерти. Даже закаленный полицией мотор Трейси екнул. Келли Кросс распростерлась на постели — вместо головы кровавое месиво, живот взрезан. Одета, видимо, на работу — малюсенькая черная юбка и серебристый блескучий топ под горло. Блестки разлетелись по постели и рыбьей чешуей мерцали под яркой потолочной лампочкой.
Трейси приложила два пальца к ее шее. Пульса нет. Непонятно, зачем проверяла, — и так ослепительно ясно, что Келли мертва. Еще теплая. Трейси предпочитала похолодевшие трупы.
Келли Кросс мертва. Желание Трейси исполнилось. Мысль в мгновение ока обрела плоть, явно поработала черная магия — Трейси догадалась бы, если б хватало сил думать так быстро. Она не верила в магию. В чернейшую темноту, впрочем, верила.
На работе она видала и похуже, отчего, однако, омерзительная картина перед глазами в тошнотворности не теряла. Ладно, не время ужасаться. Кого играем полицейского или преступника? Как Трейси и подозревала, это почти одно и то же, только знаки противоположны. Она выкопала из сумки одноразовый платок и протерла все дверные ручки и косяки. Жалко, что влажных салфеток так и не купила. Наверняка оставила улики — волос, чешуйку кожи, рыбную чешую. Трек Трейси.
А Кортни что-нибудь трогала? Девочка послушно ждала в кухне. Заподозрила что-нибудь? Лицо, как обычно, непроницаемо.
— Пошли, лап, — сказала Трейси, и голос ее аж надрывался пустой бодростью. — Пора домой.
Кортни опустила палочку — властитель благословил обиталище мертвых. Она соскользнула со стула, и Трейси выпроводила ее из дома.
— Пойдем в машину, Кортни.
— Люси, — напомнила та.
Когда Трейси подъехала к дому с тыла, Кортни уже спала. Не асфальт, а щебенка, почти как в деревне. Дорожка вела к шеренге сараев под аренду — удобные гаражи, соседи пользуются. Трейси рванула дверь своего сарая, задом въехала в пустоту, как заправский каскадер, заглушила мотор и уткнулась лбом в руль. Кажется, ее сейчас вырвет.
Кортни вздрогнула, проснулась:
— Что случилось?
— Ты уснула, — сказала Трейси. — Пока спала, ничего не случилось. Мы только слегка переместились во времени и пространстве. Мы дома. Возьми еще яблоко. — (Бананы закончились.)
Поеданию яблока девочка уделяла много внимания, словно готовилась стать профессиональным едоком яблок. Трейси мутило от одной мысли о еде. Не терпелось залезть в душ и соскрести запах смерти, который приехал с ней из Хэрхиллза и обволакивал вонючей аурой.