Чужак из ниоткуда 5

— Если человек отказывается трудиться на благо общества, он теряет эти права. Кто не работает, тот не ест. У нас, на Цейсане, только так. На Гараде их кормят. Вот пусть и живут на Гараде.

— Круто берёте, — покачал головой Юджин. — Нет, я как раз понимаю, сам республиканец, но всё равно — круто.

— Иначе у нас нельзя, — сказала Зарья.

— Так, подождите, — сказал Сернан. — А деньги у них были? Они могли купить еду, за жильё заплатить?

— Еда и жильё у нас бесплатные, купить их нельзя.

— Совсем нельзя?

— Совсем. Только получить. Свободно и бесплатно. Но для этого нужно работать.

— Никогда я к этому не привыкну, — сообщил американец, обескуражено почёсывая лоб.

— Прилетим на Гарад, специально вас к «ушедшим» свожу, если захотите, — пообещал я. — Они вне городов обычно живут, стаями.

— Стаями? Как животные, что ли? — спросил Быковский.

— Близко, — сказал я.

— Очень интересно, — повторил Сернан.

— Мне тоже, — сказал Быковский. — Обязательно съездим. Если можно.

— Можно. Наружным — так они называют всех остальных — можно прийти в любую стаю и даже жить в ней какое-то время.

— Ну да, — догадался Быковский. — Иначе как понять, понравится тебе такой образ жизни или нет?

— Именно.

— Товарищи, — подала голос Зарья. — Вы нас извините, но мы всё знаем об «ушедших» на Гараде. А вот о жизни на Земле — не всё!

— Да, верно, — сказал я. — Отвлеклись, бывает. Так вот, Сернан, о том, как воспитать в человеке правильное отношение к потреблению материальных благ, мы поговорим как-нибудь в другой раз, если захочешь. Что до производства оных благ, то здесь Зарья права — произвести всё необходимое и дажесверх того не так трудно и дорого, как может показаться. При определённом уровне научно-технического развития, разумеется. Однако наша уважаемая Зарья и здесь права, — от справедливого распределения действительно очень много зависит. Его, кстати, не обязательно называть распределением. Можно назвать планированием.

— Ага, ага, — Сернан продолжал саркастически улыбаться. — Ваше знаменитое планирование. Знаем, как же! Когда по плану производится сто пар одинаковых ботинок, которые подходят толькочетверым, остальные ходят босые, а ботинки пылятся на складе.

— В СССР до сих пор так бывает, спорить не стану, — легко согласился я.

— Ещё как бывает, — подтвердил Валерий Фёдорович. — И не только с ботинками.

— Это вопрос получения и обработки информации, — сказал я. — Плюс контроль качества. Когда планированием и контролем занимается искусственный интеллект, у которого имеется свободный доступ к упомянутой информации и соответствующие права, подобные идиотские ошибки исчезают, и всё становится по-настоящему удобно и справедливо. Без всякого свободного рынка с его людоедскими законами.

— Почему это они людоедские? — возразил Сернан. — Очень справедливые законы. Разве не справедливо, когда тот, кто работает лучше, больше и получает?

— Справедливо. Мы тоже об этом говорим. От каждого по способностям, каждому — по труду. Принцип социализма, между прочим. А разве справедливо, что тот, кто завладел средствами производства, выжимает из работника все соки и платит ему, по законам свободного рынка, копейки, потому что знает, что деваться работнику некуда, а семью кормить надо?

— Эй, брось, для этого у нас существуют профсоюзы!

— Tell it to the Marines [2], — сказал я. — Может, они и поверят. Помнишь песню Sixteen Tons?

— Кто ж её не помнит.

— О чём там поётся?

You load sixteen tons, and what do you get?

Another day older and deeper in debt.

Saint Peter, don’t you call me, 'cause I can’t go;

I owe my soul to the company store [3] — пропел я.

— Так когда это было! — воскликнул Сернан. — До войны ещё, во времена Великой Депрессии.

— Можно подумать, сейчас сильно изменилось, — сказал я. — То же самое, по большому счёту. Так, припудрили слегка. Жил я у вас и работал, помню. Извините, Зарья, мы отвлеклись.

— Ничего, — сказал она, — мы понимаем. Так даже интереснее. Как будто на машине времени путешествуешь.

Я заметил, что эти встречи и дискуссии довольно сильно утомляют и Валерия Фёдоровича Быковского, и Юджина Сернана.

Конечно, они были в какой-то мере публичными людьми. Но в первую очередь всё-таки космонавтами. Профессионалами, чья работа — летать в космос, а не вести дискуссии на столь непростые темы.

Мне в этом смысле было проще. Даже не знаю, почему. Вероятно, как я уже как-то упоминал, дело было в природных склонностях и Кемрара Гели, и Серёжи Ермолова. Оба были не чужды публичным выступлениям и чувствовали себя свободно и на сцене, и в студии перед микрофонами и видеокамерами.

Думается, месяцы, проведённые на сцене Circus Smirkus, тоже сыграли здесь свою роль. В СССР говорят, что тот, кто служил в армии, в цирке не смеётся. А я скажу, что тому, кто прошёл школу американского бродячего цирка, вообще всё по фигу.

За всеми этими делами я чуть было не забыл о своих родственниках в Ксарии, но забыть не дала сама жизнь.

Впрочем, когда я говорю «за всеми этими делами», то лукавлю. Как и все, кто употребляет подобную формулировку в схожих обстоятельствах.

Человек не забывает. Человек или хочет забыть или делает вид, что ему некогда. Что, чаще всего, не слишком хорошо. Хотя, разумеется, ситуации разные бывают.

Началось всё с того, что однажды, когда мы вчетвером, включая Малыша, сидели в уличном кафе с видом на море неподалёку от нашей гостиницы и обедали (вкуснейший суп со сливками из местных морепродкутов, чем-то напоминающий знаменитый чаудер, который я едал в Сан-Франциско, бифштекс с гарниром, драво, кусок сладкого пирога с местными ягодами и яркое солнце для Малыша) Быковский огляделся и сказал:

— Давно хотел спросить, Серёжа. Почему на улицах почти не видно детей?

— О! — поднял ложку Сернан. — То же самое хотел спросить, командир.

— Так они же в интернатах, — сказал я. — Там живут и учатся. В семью возвращаются на выходные и на каникулы. Да и то не всегда, в интернате интереснее, а дома что делать?

— Как это — что делать? — переспросил Быковский. — Семья — это не обязательно что-то делать. Семья — это любовь в первую очередь. Любовь родителей к детям и детей к родителям. Как без этого?

— Вот именно, — сказал Сернан.

— Спокойно, — сказал я. — Без паники. Развекто-то сказал, что силгурды лишают тех и других взаимной любви? Глупость какая. Наши интернаты — не детские дома Советского Союза. Где, насколько мне известно, жизнь детей совсем не сахар.

— У нас нет детских домов, — вставил Сернан.

— Знаю, и за одно это уважаю Штаты. Здесь вы молодцы. Но продолжим про интернаты. Скорее, они напоминают учебно-трудовую колонию Макаренко. Но, разумеется, сильно усовершенствованную. Ты читал «Педагогическую поэму», Валерий Фёдорович? У Юджина даже не спрашиваю.