Чужая игра

Меня так и подмывало сбросить стальные браслеты, отобрать у Ливенцова его козырную пушку и сделать из нее металлолом.

Но я немедленно подавил в себе этот совершенно неожиданный для меня мальчишеский порыв.

Во вражеском окружении боец хэсюэ-гун никогда не станет демонстрировать свои возможности из-за тщеславия. Только глупец выворачивает карманы с деньгами перед публикой, где может оказаться искусный вор…

Из комнаты я вышел уже без наручников.

Меня сопровождали только Абросимов и Ливенцов. Едва я оказался на улице, как к нам подкатил невзрачный «уазик».

Бросив быстрый взгляд по сторонам, я только утвердился во мнении, что сбежать отсюда трудно. Чтобы не сказать — невозможно.

Мы находились в тюремном дворе, окруженном каменным забором в два человеческих роста с «колючкой» поверху.

Две сторожевые вышки торчали по сторонам железных раздвижных ворот, как средневековые бастионы.

А притаившиеся на них парни в десантных комбинезонах, прильнув к лазерным прицелам современных снайперских винтовок, следили за каждым моим движением.

Конечно, не привяжи Абросимов к моим ногам «гири» сюрприза, я бы не замедлил использовать даже такую, казалось, совершенно безнадежную возможность для побега.

Тем более, что солдатики целились в меня для понта, лишь исполняя приказ.

Им и в голову не могло прийти, что найдется безумец, способный отважиться на такое, с их точки зрения, совершенно безнадежное предприятие, как побег из зоны.

Перекрестный огонь с дистанции в двадцать — тридцать метров сводил его шансы к нулю. Ведь они не знали об «Алой ленте» Шивы Разрушителя…

Впрочем, расскажи им кто-нибудь о том, что «объект» в перекрестье прицела может вдруг «размножиться» на несколько близнецов, когда просто непонятно, куда целиться, они вряд ли поверили бы.

Такое нужно видеть. А лучше — никогда с этим не встречаться, чтобы не повредиться рассудком.

Я безропотно дал усадить себя в «уазик», с виду обычную таратайку, а на самом деле бронированный фургон с клеткой для заключенных и треногой с пулеметом, готовым к стрельбе.

Абросимов сел рядом с водителем, а Ливенцов устроился на откидном сиденье возле пулемета.

Мы выехали за ворота.

Мне показалось, что по обе стороны дороги — лесные заросли. Несмотря на металлические жалюзи, плотно закрывающие стекла кузова, и принудительную вентиляцию, я все равно чуял ни с чем не сравнимый запах оттаявшей после первых морозов хвои и опавших листьев, едва прикрытых снегом.

Мы ехали; и чем больше километров разматывалось под колесами «уазика», тем тревожней становилось на сердце.

Я даже не предполагал, что ждет меня впереди.

Но колючие иглы неприятного предчувствия вонзились в мой «защитный экран», и поток злобной, угнетающей разум энергии хлынул в образовавшиеся микроскопические бреши, расширяя их с неумолимым напором и постоянством и затопляя уже и так немногочисленные островки невозмутимости и спокойствия, возведенные мною за часы медитаций.

Я никогда не был оптимистом…

Опер

В дверь стучали не переставая.

По звукам было похоже, что кто-то не только молотил кулаками, но и пинал дверное полотно ногой.

Я попытался встать, но вместо этого свалился с кровати, запутавшись в простыне.

— Иду! — крикнул я, сражаясь с озверевшим куском материи, обвившим тело как удав. — Уже иду… Какого черта!

Мой друг, капитан милиции Славка Баранкин, не вошел в квартиру, а ввалился.

— У тебя что, совсем крыша поехала?! — заорал он, хлопая дверью. — Я уже полчаса выстукиваю здесь походный марш, а он дрыхнет, как медведь зимой. А уже вечер, между прочим. Опять бухал? Посмотри в зеркало на свою небритую рожу… Фу, противно! И вообще — завязывай, Серега, с пьянкой…

Он перевел взгляд на мое одеяние и умолк, сраженный наповал, — я как пришел в обносках из торбы Маркуши, так и завалился в них спать, предварительно допив все спиртное, которое только мог отыскать в шкафах.

— С ума сойти…

Славка как стоял, так и опустился на кухонный табурет, не отводя от меня ошалевших глаз.

— Ты… ты как?.. Откуда все это?!

— От верблюда, — вяло огрызнулся я.

И жадно припал к трехлитровой банке с остатками помидорного рассола.

— Ну ты даешь…

Баранкин наконец умолк, созерцая меня с видом забитого провинциала, который, впервые попав в большой город, нечаянно забрел на «стрелку», где повстречал полуголую проститутку.

Пользуясь моментом затишья, я избавился от тряпья и залез под душ.

Глянув в зеркало, я решил все-таки побриться, хотя оно было вроде и ни к чему. В гости я не собирался, а Баранкину моя двухнедельная щетина до лампочки — чай, не барышня.

Но коль уж решил…

Когда я снова появился на кухне, Славка колдовал над газовой плитой.

— В доме шаром покати… — бубнил он, наблюдая, как в сковородке плавится кусок маргарина. — Хорошо хоть, картошка осталась… Ты когда ел последний раз? Похудел, как тифозный.

— Когда ел? Утром, — вспомнил я подвальную ночлежку бомжей. — Чай пил.

— Жанка не приходила? Я ей звонил.

— Не знаю. Меня не было дома.

— Значит, не приходила, — подытожил Баранкин. — А иначе дождалась бы.

— Дела давно минувших дней…

— Брось! Еще вчера она тебе на шею вешалась, о любви лепетала…

— Заткнись, мать твою!.. — сорвался я неожиданно. И тут же устыдился своей грубости: — Извини, Слав…

— Ладно, чего там…

— У Жанны теперь другой мужчина, более надежный, чем я. — Я сказал это спокойно и отстраненно. Женщины всегда в моей жизни значили мало. Как поется в песне: вот она была — и нету… За исключением мамы.

Но это совсем другое…

— И наверное, более состоятельный, — зло сказал Баранкин. — Мы ведь с тобой словно белые вороны: взяток не берем, планы оперативных мероприятий не продаем, так сказать, «заинтересованным лицам»… мордам мафиозным. — Славка смачно выругался. — А зарплаты нашей ментовской хватает только на маргарин, бутылку дешевой водки и ливерную колбасу.

— Плевать, — буркнул я в ответ.

— Брось! У меня, между прочим, семья. Это не в укор тебе, просто констатация факта. И все почему-то хотят жевать каждый день. Жена уже в моей башке дырку прогрызла. Садись за стол, картошка поджарилась.