Чужая мать
Шрифт:
— Степан.
— Ящик?
— Какой ящик? Зачем? Мне подфарник нужен. Я же русским языком говорю — Гутап!
Скоро перечеркнули детское прозвище Степана. Ящик повзрослел и стал Гутапом. А гараж его превратился в склад с полками, густо забитыми запчастями для легковушек. Нигде нет — ни в магазине, ни у магазина. Ни далее на техстанции. А у Гутапа есть. За другую цену, конечно, но поймите: Гутап на дом копит. Что нужно? Он же и для вас старается. Если сейчас нет, так завтра будет.
Степан совершал регулярные набеги на соседние города, готовил дальнюю поездку. в Москву, связей
— Я ведь для себя берегу, — говорил он новичкам.
— Пожалуйста, посмотрите... Может, найдется!
Ящик пожимал плечами:
— Навряд ли...
— Я не поскуплюсь... Пожалуйста!
— Если найдется, выручу...
И выручал. И наживался. Еще и квартиру купит в доме, который, строит он, Алеша. Невольно думалось: что же ты, Алешенька, сорвался и отказался от бизнеса. Невезучий?
А вечерами фисташковый «Москвич» дежурил у библиотеки. В смотровом стекле плавали разноцветные огни. Алеша натыкался на «Москвич» все чаще, когда заходил за Надей, — они повадились в кино, вместе было веселей скучать.
Однажды Надя вышла из библиотеки и услышала как приказ:
— Садись! — И автомобильная дверца открылась.
До самой слободки Степан молчал, только музыка в приемнике играла, а он сказал, когда фары коснулись лучами богминской решетки:
— Надя! Ты все знаешь. Чего зря говорить про это?
Такой он был значительный, что Надя едва удержалась, чтоб не прыснуть.
— Про что?
— И про Алешку, между прочим. Анка сейчас слиняла, но обломает зубы и вернется... Поглядишь тогда на Алешку...
— А если не вернется? — спросила Надя.
— Куда она денется? — засмеялся Степан.
Надя не ответила, и он сказал:
— Ладно, не вернется... Все бывает! Ты интересуешься Алешкой, известно, но ты открой глаза, посмотри — кто он и кто я...
Фары «Москвича» погасли.
— Я тебе гарантирую цветной телевизор, — без претензии сказал Степан.
— А дом?
— Само собой, — сказал Степан. — Ха! Куда ж девать телевизор, если дома нет? Но это быт. А телевизор — это для души...
Надя трудно вздохнула, как будто ей в самом деле стало невмоготу от какой-то невидимой, но ощутимой тяжести.
— Ой, какой ты дурак, Ящик!
И даже забыла, что хотела прыснуть, а Гутап сказал:
— Дурак, что вслух говорю об этом? Или, может, думаешь, меряю на это свои чувства? Нет, не меряю. Меня тоже учили, и я знаю, что их ничем не измеришь. Но еще Бальзак сказал, между прочим, библиотекарша, что любовь доказывается рублем. И не надо от него прятать глазок, если ты женщина своего века.
— От Бальзака?
— От рубля, — сказал Ящик, не поддерживая ее веселого настроения. — Смейся, смейся... А потом он над тобой посмеется...
— Кто?
— Век, — бухнул Ящик. — Посмеется!
— Обязательно? — теперь она спросила его серьезно, вроде бы перестав считать дураком.
— Обязательно. Мир поумнел, Наденька. Все встало на место. Люди потрезвели.
— Оттого и пьют больше, чем пили?
Степан долго хохотал, булькая, как будто из его выпуклой
груди, как из бочки, вырывались пузыри.— Оттого! Правильно! Точно! Все им сделалось яснее, для приятного настроения не хватает ни слов, ни снов. Что делать? Надо взять в себя спиртного, чтобы взор затуманился! И берут! Еще как!
— Для чего?
— Я ж сказал... Для поэзии! Человек всегда стремится вверх.
— Угу. Отрывается от земли, — усмехнулась Надя.
— Но зачем отрываться? — спросил Ящик. — Лучше в этом видеть...
— Поэзию? — перебила Надя.
— Угу.
— В автомобиле?
— Во всем. В земной жизни, — твердо сказал Степан. — Другой не будет!
Надя помолчала, а он добавил помягче:
— Тебе далеко ходить не надо. Погляди на родителей. Зачем-то ведь жили старики!
— Они еще живут!
— Нравится тебе, как они устроили жизнь, как ты живешь благодаря их заботам, между прочим?
— Не нравится! — вспыхнув, крикнула Надя.
— Нравится не нравится, как это звучит — дом, автомобиль, цветной телевизор, — терпеливо продолжал Степан, — а один их не сотворяет, а другой сотворяет... Из любви, между прочим. Поимей это в виду.
— Спокойной ночи. — Надя стала искать ручку на дверце, чтобы открыть ее.
— Вопрос ясен, — сказал Степан, чинно вылез, обошел автомобиль и открыл ей дверцу, как джентльмен. — Я подожду!
7
Надя рассказала об этом Алеше и вдруг закончила:
— Он считает, что Анка скоро вернется!
— Да?
Даже писем от нее все не было.
Правда, Алеша теперь все дни проводил на стройке и редко видел Верхового, и при встречах Верховой скрипуче, в тон звукам своего велосипеда, кричал:
— Пишет!
Он был добрый мужик и не давал людям терять надежды.
Иногда с этажей корпуса, где он работал, Алеша смотрел на отдаленное место, занятое слободкой, будто вдруг мог увидеть там Анку. Первым узнавался старый дуб, который они называли ее, Анкиным. «У твоего дуба», — говорил он, не думая, что скоро это придется вспоминать. Вон та серая туча — округлая вершина дуба у распоповских ворот...
Здоровенный дуб, раскидистый... Корни его, как насосы, иссушили землю, и под дубом ничего не росло, ни одной травинки. Падали с ветвей желуди, свиньи жрали их, мальчишки пуляли желудями из рогаток в птиц, населявших дебри дуба, — крона его была как роща, и все ветки — в заплатах птичьих гнезд. По коре ползали жуки-рогачи, на листьях гусеницы свивали коконы... Не дерево, а целое государство! А под листьями зрели вишневые шишечки, из которых можно было делать чернила.. Они с Анкой делали...
Давным-давно в толстую дубовую ветку Сергеич вогнал костыли с кольцами и привязал к ним качели, Анка выросла. А качели все жили. Другая детвора, перетирая веревки, качалась на них...
Как-то и большая Анка с разбега прыгнула на доску, вытянула ноги, оттолкнулась от земли. Она качалась, подлетая, и Алеша глядел, как она закрывается ладонью от солнца, бьющего из-за листьев ей в глаза. Сергеич сказал тогда тихо:
— Хватай ее за руку и бежи!
Анка, подлетая, протягивала руку, точно слышала.