Чужие глаза

– Послушай, – сказала она. – Ответь мне честно и сразу. Как ты думаешь, какой должна быть женщина: доброй и понимающей или красивой и независимой?

– Красивой и независимой, – не задумываясь, ответил Фома.

– Вот как? Но ты мне никогда не говорил об этом.

– Ты никогда не спрашивала.

– Да, но почему я думаю так, если ты мне этого не говорил никогда?

– Ты смотришь на мир моими глазами, – ответил Фома. – И тебе это нравится.

– Правда? Тогда поцелуй меня.

– Только закрой глаза, – сказал он. – Я не хочу, чтобы ты смотрела на мое лицо.

– Но я ведь ничего не вижу.

– А сейчас? – он подвинул руку, и темнота вокруг них исчезла. Потом она зажмурилась и впитала его поцелуй.

– Еще!

– Если еще, то не здесь. Пошли ко мне. Ты ничего не рискуешь. Я ведь не человек.

– А вдруг ты меня изнасилуешь? Тебя ведь не посадят за это в тюрьму, правильно? Человеческие законы писаны не для тебя.

– Для меня писаны не законы, а инструкции, – ответил Фома. – И я обязан им подчиняться. Во мне смонтированы несколько императивных блоков. Во-первых, я не способен на насилие по отношению к человеку. Я даже не могу повысить голос на человека или сказать ему что-то оскорбительное. Во-вторых, я не могу украсть. В-третьих, я обязан быть лоялен к любой власти, которая есть в моей стране в данный момент. И я ничего не могу с этим поделать. Кроме того, я не чувствителен к наркотическим веществам.

– Ты лучше большинства из нас. Из тебя бы получился отличный муж, который не пьет и не ругается.

– Это не моя заслуга.

– Что ты делаешь по ночам? Спишь в коробке, завернутый в целлофан?

– По ночам я принадлежу себе, – ответил Фома. – Я работаю восемнадцать часов в сутки, остальное время мое.

– Восемнадцать часов? Сколько тебе платят?

– Один процент от заработанной суммы.

– Сволочи, – сказала Маша. – Всего один процент! Почему вы не боретесь за свои права?

– У нас нет прав. Мы вещи.

* * *

Они вошли в его комнату, и Фома выключил свет. Затем он завязал ей глаза.

– Я и так ничего не вижу, – возразила она. – У тебя ведь шторы на окнах.

– Так надо. Глаза постепенно привыкают и начинают видеть в темноте. Даже если ты будешь видеть меня совсем немного, это будет очень вредно. Хуже, чем смотреть на солнце без темных очков.

После этого он расстегнул ей застежку на платье. Его левая рука лежала на ее талии.

– Где твоя вторая рука? – спросила она. – Почему она простаивает? Я хочу ее почувствовать.

– Подожди.

Его глаза хорошо видели в темноте. Фома включил инфракрасное зрение. Затем приложил пальцы правой руки к разъемам на клавиатуре компьютера.

– Что ты делаешь? – спросила Маша.

– Подожди немного. Не сопротивляйся, я не причиню тебе зла.

– Тебе случайно не запрещено лгать?

– Нет. Но ты ведь все равно не узнаешь, сказал ли я тебе правду.

– Почему ты в этом уверен?

– Если мне не запрещено лгать, я могу солгать тебе об этом и обо всем остальном. И, кроме того, женщина никогда не знает, лжет ли ей мужчина. Счастье всегда вопрос веры.

– Это ерунда!

– Просто расслабься.

Он поцеловал ее, и она расслабилась. Пальцы его правой руки все еще были подключены к разъемам на клавиатуре. В семи километрах от его квартиры в полутемной комнате на тридцать втором этаже небоскреба два человека слушали весь этот разговор. Один из них был лысым, худым и прыщавым. Сумасшедшие и в то же время беспомощные глаза, неглаженая рубашка с пятнами сока или кофе, отсутствуют несколько зубов, болезненно истощенное лицо – в нем с первого взгляда угадывался программист, который привык не спать ночами и сутками не есть. Второй выглядел получше, но его лицо было злым и властным.

– Что там этот идиот несет? – спросил босс.

– Он сказал ей, чтобы она расслабилась. Все правильно.

– Я слышал. Что он сказал до этого? Он должен успокоить ее. Он охмуряет ее уже шесть недель, и все еще не затащил в постель. Я бы сделал это за три дня.

– Имеем то, что имеем, – ответил программист. – Я делаю все, что могу.

– Почему так сложно? Ты не мог придумать что-то проще?

– Не-а. Она же человек, а не робот. У нас слишком малый арсенал средств воздействия на человека. Мой управляющий сигнал идет прямо в ее мозг, через контакт на талии, но он воспринимается, только когда человек расслаблен и совершенно не сопротивляется. А когда женщина не сопротивляется? – только когда она по уши влюблена. Может, и еще в какие редкие моменты, но попробуй эти моменты поймать. Короче говоря, как только она его захочет, мне будет гораздо легче лепить из нее послушную дуру.

– Почему же она не хочет?

– Она еще слишком молода. Но все будет окей, босс. Я каждый раз закачиваю в нее дозу эротических снов, рано или поздно она захочет. Может быть, даже сегодня.

– Работай побыстрее.

– Делаю все, что могу, – ответил программист. – Кстати, зачем вам так позарез нужен банк ее папаши, вам что, денег не хватает?

– Не твое дело, – ответил босс. – Дело не в деньгах. Мне нужны документы. Если я не получу их в ближайшее время, то весь мой бизнес могут прикрыть. У меня на складе уже лежит сотня свеженьких детишек, которых хоть сегодня можно выбросить на рынок. В основном, девочки-нимфетки, каждая выглядит на условные двенадцать лет. Ты представляешь, сколько это стоит? Если их конфискуют… Что-то они долго молчат.

– Короче, – сказал программист и вставит в рот сигарету, – короче, как видите, все идет по плану. Я же говорил. Насколько я понимаю, он все-таки положил ее в постель. И она совершенно не сопротивляется. Сейчас ее мозг именно в том состоянии, чтобы принять наш управляющий сигнал. Конечно, я ничего не гарантирую с первого раза, но, если у нас получится сейчас, ей захочется потом еще и еще. Женщины все устроены одинаково.

– Что ты в них можешь понимать, – возразил босс, – тебе больше нравятся программы, чем женщины.

– Конечно! Но только дайте мне цифровую модель женщины, и я ее уболтаю за пятнадцать секунд.

И он улыбнулся неприятной лягушачьей улыбкой.

* * *

Два дня спустя они с Фомой сидели на диване в ее комнате. Маша показывала Фоме альбом с фотографиями. В этот раз она сидела на его коленях, обняв за шею одной рукой и прижавшись так сильно, что чувствовала стук его сердца, благо, папаши не было дома. Сейчас, думая об отце, она называла его про себя не иначе, чем «папашей», и чувствовала странную неприязнь по отношению к нему.

– Скажи, что ты меня не любишь, – попросила она.

– Зачем?

– Я не заслужила твоей любви, но я хочу ее заслужить.

– Правда? – спросил Фома. – Что бы ты могла сделать ради меня?

– Все.

– Так-таки все?

– Почти все. Но я хочу что-нибудь для тебя сделать. Давай я уговорю папашу тебя выкупить, а потом отпущу тебя на свободу. Ты будешь принадлежать сам себе. И любить меня, если я этого заслуживаю.

– Тебе не мешает то, что я не настоящий?

– Нисколечко. Я иногда думаю, что, если я вдруг найду твою живую копию, того парня, с которого тебя списали, смогу ли я его полюбить так же, как тебя? И знаешь, на самом деле он мне не нужен. Мне нужен только ты.