Чужие сны и другие истории

— Несчастные они люди, — сказала мать, по-прежнему не открывая глаз.

— Лжецы и преступники, — отчеканила бабушка. — Беженцы из другой страны, откуда их прогнали за колдовство и подобные штучки. У самих жизнь вкривь и вкось, так еще и животное испортили.

— Жизнь не всем благоволит, — возразил отец. — Они очень старались, но наград не получили.

— Это не цирк, а зоопарк, — заявила бабушка.

— А мне понравилось, — признался Робо.

— Пансион тянет только на класс С, — сказал я.

— Они ниже, чем Z, — поморщилась бабушка. — Они вообще выпали из человеческого алфавита.

— Ситуация заслуживает подробного письма, — сказала мать.

Отец поднял руку, как поднимает священник, собираясь благословить паству. Мы замолчали. Отец не любил, когда ему мешали писать. Выражение отцовского лица было суровым. Бабушка наверняка предчувствовала его приговор. Мать знала, что спорить с ним бесполезно. Робо успел заскучать. Я ехал по Шпигельглассе в сторону Лобковицплац. Шпигельглассе — настолько узкая улица, что, когда едешь по ней, машина отражается в витринах. Я вдруг ощутил нереальность нашей поездки по Вене: все было как в фильме с использованием кинотрюков, где снимают две разные сцены, а затем накладывают одну на другую. Вена казалась мне сейчас несуществующим городом из фильма-сказки.

Вскоре бабушка уснула.

— Не думаю, что изменение классности им чем-то поможет, — сказала мать.

— Почти ничем, — согласился отец.

Он оказался прав.

Через много лет я еще раз побывал в пансионе «Грильпарцер», но в то утро я об этом и не догадывался.

* * *

Бабушка умерла довольно неожиданно: легла спать и не проснулась. Вскоре мать заявила, что устала от путешествий. Однако настоящая причина была иной. Ее вдруг начал преследовать тот же сон, что снился бабушке.

— Лошади совсем отощали, — однажды рассказала она мне. — Я всегда знала, что они отощают, но настолько… И солдаты. Боже, какой у них был жалкий вид. Даже не верится, чтобы рыцари выглядели так жалко.

Отец ушел из бюро туризма и устроился на работу в местное детективное агентство, расследовавшее кражи в отелях и крупных магазинах. Работа его вполне устраивала, хотя в рождественскую пору он всеми правдами и неправдами отлынивал от своих обязанностей. Отец считал, что в это время некоторым людям позволительно немного поворовать.

Чем старше становились родители, тем лучше они ладили друг с другом. Под конец они достигли почти полного счастья. Сила бабушкиного сна потускнела на фоне событий реального мира; в особенности после того, что случилось с Робо. Он учился в частной школе, где пользовался всеобщей симпатией. Потом брат поступил в университет, но успел проучиться всего несколько месяцев. Его убила заложенная кем-то самодельная бомба. Робо был далек от всех политических веяний, его интересовала только учеба. В последнем письме к родителям он писал: «Студенческие радикальные фракции пытаются выглядеть крайне серьезными, но их серьезность здорово преувеличена. А вот еда здесь никуда не годится».

Отослав это письмо, брат отправился слушать лекцию по истории. Через несколько минут после начала лекции в аудитории прогремел взрыв.

После смерти родителей я бросил курить и снова начал путешествовать. В пансион «Грильпарцер» я поехал вместе со своей второй женой. С первой я никогда не ездил в Вену.

Отец помог пансиону получить класс В, но удержать классность «Грильпарцеру» не удалось. Когда я вновь увидел этот пансион, он уже не относился ни к какому классу. Управляла им сестра герра Теобальда. От ее вульгарной привлекательности не осталось и следа; сейчас она была пропитана бесполым цинизмом, присущим старым девам. Ее фигура расползлась и стала бесформенной. Ее волосы были окрашены в медный цвет, и мне почему-то сразу вспомнились мочалки из медной проволоки, которыми отдраивают кастрюли и сковородки. Меня она не помнила, а к вопросам отнеслась настороженно. Думаю, решила, что я из полиции, раз так хорошо осведомлен о членах ее семьи и событиях прошлого.

Первым из пансиона исчез певец. Его голос очаровал какую-то другую женщину. Толкователя снов увезли отсюда силой и поместили в психиатрическую клинику. Его сны превратились в кошмары. Каждую ночь постояльцев будили его душераздирающие крики и жуткий вой. Его переезд из обветшалого пансиона почти совпал с утратой «Грильпарцером» класса В.

Герр Теобальд умер. Как-то ночью ему показалось, что в пансион проник грабитель. Он вышел в коридор и действительно увидел фигуру в полосатом костюме. Однако то был не вор, а всего лишь неугомонный медведь Дуна, которого сестра Теобальда нарядила в костюм, оставшийся от толкователя снов. Зачем она это сделала, я так и не узнал (мой вопрос повис в воздухе). Как бы там ни было, но герр Теобальд перепугался, схватился за сердце, упал и умер.

Судьба калеки, ходившего на руках, оказалась гораздо трагичнее. Он поднимался на эскалаторе и почти уже поднялся, когда вдруг браслет его часов зацепился за скобку в стенке балюстрады. Несчастному было не снять часы и не отскочить. Возможно, он все же остался бы жив, но в тот день калека, будто назло, надел галстук (обычно он не носил галстуки, поскольку при ходьбе на руках они волочились по полу и тротуарам). Ступенька эскалатора подхватила галстук и потащила к площадке схода, а затем под площадку… Калеку задушило его же галстуком. Позади образовалась небольшая очередь. Люди пятились назад, сопротивляясь движению эскалатора, пока у кого-то не хватило смелости переступить через труп калеки. В мире хватает механизмов, которые, при всей их полезности, вдруг оказываются непредумышленно жестокими к тем, кто ходит на руках.

Сестра герра Теобальда продолжала свой невеселый рассказ… Пансион «Грильпарцер» потерял и класс С. После смерти брата все тяготы управления пансионом легли на ее плечи. Времени на Дуну оставалось все меньше. А медведь старел, дряхлел и еще более коснел в своих дурных привычках. Однажды он ни с того ни с сего напал на почтальона и столкнул того с лестницы. Падая, почтальон сломал бедро. Он обратился в полицию, где вспомнили про давнишнее постановление городских властей, запрещавшее держать диких животных в местах, где они представляют опасность для людей. К таким местам относился и пансион «Грильпарцер». Словом, Дуна оказался вне закона.

Какое-то время сестра герра Теобальда держала медведя в клетке, на заднем дворе. Но там его донимали дети и собаки. Во двор выходили окна соседнего дома, и оттуда в клетку бросали пищу. Медведь, не привыкший к клетке, одичал. Если детям и собакам было не пролезть сквозь прутья клетки, то чья-нибудь кошка без труда оказывалась внутри, прельстившись едой. Дуна лишь притворялся спящим. Через несколько минут он уже закусывал кошкой. Это решило его дальнейшую судьбу. Дуну дважды пытались отравить. Тогда он вовсе перестал есть и тощал на глазах. Оставался единственный выход — передать медведя в Шёнбруннский зоопарк. Но и туда его могли не взять. Кому нужен старый, беззубый и больной медведь? А вдруг он болен чем-то заразным? К тому же долгие годы, проведенные среди людей, когда с ним обращались как с человеком, разительно отличались от монотонной жизни обитателей зоопарка.

Дуна привык жить в помещениях. От переселения в дворовую клетку медведь заработал сильный ревматизм. Но еще трагичнее для него была утрата навыков катания на уницикле, который передали в зоопарк вместе с медведем. Едва попытавшись оседлать уницикл, Дуна свалился. Кто-то из зрителей засмеялся. Со слов сестры Теобальда я узнал об особенности характера медведя: если над его действиями смеялись, он ни за что не повторял их снова… В зоопарке Дуна прожил недолго — менее двух месяцев. Относились к нему очень заботливо, но умер медведь, как ни странно, от унижения. Ослабленный медвежий организм подхватил сыпь, и для лечения Дуне состригли шерсть на груди. Служитель зоопарка рассказал сестре Теобальда, что большего позора придумать для медведя невозможно.