Чужое счастье

— Как новая работа? — спросил Гектор.

Анна просияла.

— Сложнее, чем я думала, но я каждый день учусь чему-нибудь новому.

Анна как всегда была скромна.

— Ее босс сказал, что ей стоит написать книгу, — произнесла Финч, — и если Анна это сделает, то он ее напечатает.

— Ключевое слово — «если». В любом случае, это лучше… — улыбка Анны внезапно исчезла, — чем сидеть дома, — тихо закончила она.

Финч с удивлением подумала о том, как Анне удается быть такой терпеливой. Если бы Моника была сестрой Финч, она бы забросала камнями ее могилу.

— Приятно слышать. — Гектор посмотрел на Анну с нежностью, и Финч поняла, что он был рад, что с их соседкой все в порядке. — Как там Марк?

— Звонил позавчера. — Анна опустила голову, но недостаточно быстро, чтобы спрятать огорченный взгляд.

Гектор ровным тоном сказал:

— В следующий раз, когда будешь говорить с ним, передай ему, что мы по нему здесь скучаем.

— Передам. — Анна слегка улыбнулась, после чего извинилась и сказала, что ей нужно зайти в дом.

Когда она ушла, Гектор обнял Финч за плечи.

— Хорошая работа, — сказал он, кивая в сторону свежевыкрашенного забора.

— Я подумала, что вам будет не до этого, — ответила она.

— Это точно, — Гектор бросил взгляд в направлении дома. — У меня такое чувство, что с сегодняшнего дня наша жизнь кардинально изменится.

— Ты уверен, что не хочешь вернуть себе свою старую комнату? — поддразнила Финч.

Гектор усмехнулся. Глубокие морщинки в уголках его глаз тянулись до самых висков, и Финч впервые заметила, что у Гектора появились седые волосы.

— Живи на здоровье, — сказал он.

— Она много плачет?

— Не больше, чем все остальные дети.

— А тебя не смущает то, что она не… — Финч осеклась.

— Не моя? — закончил Гектор за нее. — Конечно же, я всегда думал, что у меня будут свои дети, но случилось то, что случилось. — Он взглянул на Финч, и в его темных глазах была любовь и ирония. — Ты знаешь, это ты во всем виновата. Если бы не ты, мы бы не знали, как здорово иметь ребенка.

— Сделай одолжение, не усыновляй еще двенадцать детей, — сказала Финч с застенчивой улыбкой. Но в глубине души она была рада, что узнала о его чувствах. Этот случайный отец оказался лучше, чем она могла себе представить.

После нескольких секунд тишины Гектор кивнул в сторону машины.

— Поможешь мне с чемоданами?

Он стал спускаться по лестнице, и Финч последовала за ним. Она слышала, как в доме сонно плакала малышка, а Лаура фальшивым голосом напевала колыбельную. Финч подняла голову и увидела ястреба, парившего высоко в небе. Небо было таким голубым, что казалось, оно сейчас треснет, и на мгновение Финч представила себя парящей рядом с ястребом. На землю ее вернул запах лазаньи и вид Гектора, державшего в руках сомбреро, такое же широкое, как и его улыбка.

Глава восемнадцатая

Каждый рабочий день приносил Анне новые задачи. Первые две статьи, написанные Анной, были отклонены без колебаний. Боб Хайдигер уныло постановил, что они годились лишь для студентки-второкурсницы. Но затем его заинтересовала одна статья о местном женском приюте. Он вызвал Анну в свой кабинет и закрыл дверь — обычно это был не очень хороший знак, хотя в этот раз новости оказались не такими уж плохими.

Боб сразу перешел к делу:

— Тебе все еще далеко до репортера, но у тебя есть способность добираться до сути вещей. Думаю, ты слышала, что Сьюзетт уходит в конце месяца… — Речь шла о шестидесятивосьмилетней обозревательнице Сьюзетт Пигот, которая много лет в «Кларионе» вела колонку советов «Говорит Сьюзи». — Я думал взять кого-нибудь из агентства печати, но почему бы тебе не попробовать?

Анна, запинаясь, дала согласие и отправилась на свое рабочее место. Через час она просматривала гору писем, доставшихся ей от Сьюзетт. Первым ее внимание привлекло письмо от женщины по имени Таня, которой не давала покоя мысль о том, отправить своего пожилого отца в дом для престарелых или нет. В ответ Анна написала, что чувство вины в этом случае было естественным, но оно могло лишь сбить с толку и привести к тому, что Таня примет неправильное решение. Анна посоветовала Тане встретиться с консультантом и перечислила несколько организаций, с которыми она сталкивалась, когда сама оказалась в такой ситуации.

Она обнаружила, что ее новая работа не слишком сильно отличалась от того, что она делала, когда отвечала на вопросы поклонников Моники. Боб настоял на том, чтобы Анна отвечала под псевдонимом, и она поступила именно так, потому что ее скандальная репутация могла оттолкнуть читателей. Некоторые письма необходимо было тщательно изучить и обдумать; другие не отличались здравым смыслом, как, например, письмо от женщины, жаловавшейся на соседку, у которой была привычка являться без приглашения и часто при этом оставаться на час или больше. Дебютом колонки «О чем задумались?» стал совет Анны для Сытой по Горло.

Дорогая Сытая по Горло!

Когда ваша соседка в следующий раз зайдет без приглашения, поприветствуйте ее словами: «Как нельзя кстати! Я как раз собиралась сделать пятиминутный перерыв на кофе». Таким образом она будет знать, что вы отводите ей определенный лимит времени. А если она не поймет намека, просто выгоните ее. Раз она такая толстокожая, то вряд ли почувствует обиду.

Пэнни.

Но как бы Анна ни любила свою работу, по вечерам ей все так же приходилось возвращаться в пустой дом. Разница была лишь в том, что она больше не позволяла себе погружаться в депрессию. Анна нашла другого психоаналитика, который ей понравился, — деловую пожилую женщину по имени Корин, напоминавшую Анне Ронду. Именно Корин направила Анну в ВДА — объединение взрослых детей алкоголиков. Анна посещала эти встречи раз в неделю и пришла к глубокому пониманию того, что побудило Монику вести себя подобным образом. Она также все четче и четче видела роль, которую сама осознанно во всем этом сыграла. Надеясь, что и Лиз это принесет пользу, Анна убеждала сестру присоединиться к ней, но Лиз отказалась, заявив, что она больше не испытывает желания ездить туда-сюда после той незабываемой поездки в ад.

Анна ее не осуждала. Граница между исследованием прошлого и погружением в него была очень хрупкой и подтверждением тому являлись мысли о Марке, которые преследовали ее до сих пор. Единственное лекарство, которое помогало Анне облегчить страдания, это не давать мыслям о Марке застать себя врасплох. По приглашению Сэм она стала членом комиссии музыкального фестиваля и согласилась проводить экскурсии по историческим местам во время рождественской недели открытых дверей. На прошлых выходных она побывала на ежегодной выставке орхидей клуба садоводов, а на позапрошлой неделе ездила с Лиз в «Биг Сюр», где они пообедали раками и хорошенько выпили перед тем, как отправиться спать, хихикая до икоты.

Самым большим удовольствием для Анны было нянчиться с Эсперанцей (которую называли Эсси) в тех редких случаях, когда все в доме были заняты другими делами. Эсси смеялась чаще, чем плакала, и так крепко спала, что разбудить ее могло только землетрясение. Анна не сомневалась, что на предстоящей вечеринке, назначенной на следующую неделю после того как закончатся занятия в школе, Эсперанца будет царицей бала. Единственной проблемой было то, что девочка пробуждала в Анне материнский инстинкт. Глядя на Эсперанцу, Анна думала о детях, которые могли быть у них с Марком. Она знала, что должна благодарить Бога за то, что у нее есть, но это не избавляло ее от ощущения, будто ее чего-то лишили. Но не было ли это следствием установки, внушенной ей с младых ногтей о том, что ни одна женщина не может чувствовать себя полноценной без мужа и детей? (Хотя, видит Бог, родители Анны уж точно не были образцом счастливой семьи.) Почему ей недостаточно того, что она наконец-то узнала, чего хочет от жизни? Проблема заключалась в том, что у одиночества Анны было лицо — лицо Марка. Ночью, едва закрыв глаза, она видела его. Легкий ветерок, развевающий ей волосы, напоминал о его ласке. Даже любимая кофейная чашка Марка вызывала боль в сердце Анны каждый раз, когда она открывала кухонный шкаф и видела ее.