Чужое счастье

— Доброе утро.

— И тебе тоже доброе утро. — Как долго она ждала возможности сказать эти слова мужчине, лежащему в постели рядом с ней.

— Надеюсь, ты не спешишь.

Его взгляд прошелся по ее обнаженному телу. Анна откинула одеяло. Ее ноги лежали неподвижно на матрасе, освещенные солнечными лучами. Раньше она постаралась бы их спрятать, но сейчас смотрела на свои обнаженные ноги так бесстрастно, словно они принадлежали кому-то другому, например женщине, лежащей рядом с ней на пляже. Анна видела, что у ее ног очень красивая форма. Как она раньше этого не замечала?

— Это зависит не только от меня, — сказала она со страстью в голосе, — но и оттого, что у тебя на уме.

Только через час Марк и Анна встали с кровати, вспомнив о времени. Они приняли душ, оделись и вышли во двор, где обнаружили сервированный «шведский стол». Анна выпила чашку кофе и съела порцию фруктов. Еда волновала ее в последнюю очередь: она могла думать только о Марке. Увидит ли она его снова? Возможно, они и будут встречаться время от времени. Но достаточно ли ей этого? Анна разрывалась между желанием заполучить его любой ценой и надеждой на то, что ей не придется испытать боль.

Уже собираясь уходить, Анна заставила себя посмотреть Марку в глаза. «Не влюбляйся в меня», — предупреждал его взгляд, но вслух Марк произнес:

— Не забудь кошелек.

Она настолько была поглощена своими мыслями, что чуть не ушла без него.

В молчании они направились к стоянке. Утреннее солнце то выглядывало, то снова пряталось за ветвями у них над головой, отбрасывая яркие блики на землю, устланную сосновыми иголками, которые приятно хрустели под ногами. Когда они дошли до машины Марка, он обернулся к Анне и посмотрел ей в глаза, затем взял ее за руку и сказал:

— Анна, я хочу снова тебя увидеть… но я не уверен, что это хорошая идея.

Она замерла, словно лань на лесной опушке.

— Дело не только в том, что я женат, — продолжал Марк, — я уверен, ты уже поняла, что я не святой. Но те, другие женщины… — его взгляд блуждал по ее лицу, умоляя о понимании, — ты не такая, как они. Я боюсь обидеть тебя.

Анне захотелось крикнуть: «Мне все равно! Я согласна на все, лишь бы быть с тобой!» Сдержаться ее заставила не столько гордость, сколько эгоистичное желание сохранить то немногое, что она могла сохранить: если после этой ночи у нее останутся только воспоминания, пусть их ничто не омрачает.

Анна глубоко вдохнула чистый воздух с запахом сосновых иголок, нагретых солнцем. Сквозь кроны деревьев было видно, как внизу блестит вода в озере. Листья высокого дуба, под которым они стояли, падали вниз, словно истраченные деньги. Чувствуя, как разрывается ее сердце от невыносимой любви к Марку, Анна сказала с наигранной беспечностью:

— Не волнуйся. Ты услышишь обо мне только в том случае, если это будет вопрос жизни и смерти.

Когда Анна это говорила, она имела в виду Монику. Ей и в голову не могло прийти, что на кону окажется собственная жизнь.

Глава восьмая

«Если я не буду смотреть на решетку, то я не закричу».

Анна приковала свой взгляд к бетонной стене напротив. Стена была ядовито-зеленого цвета, на ней виднелись едва заметные рисунки, как будто к Анне обращались привидения, живущие глубоко под землей. При мысли о том, что до нее здесь были другие, Анне стало немного комфортнее. Это помогло ей почувствовать себя менее изолированной. В то же время голос в ее голове кричал снова и снова: «Это не может происходить в действительности. Это дурной сон».

Когда Анна закрывала глаза, она видела один и тот же ночной кошмар, а открывая их, обнаруживала все те же зеленые стены, ярко освещенные висящими над головой лампами дневного света. Анна сидела на краю своей жесткой койки, прижав колени к груди, но не могла спастись от жары, сухими клубами поднимавшейся от трубы внизу, из-за чего кожа Анны шелушилась и зудела. Из-за стальной двери в конце коридора доносились голоса, издававшие иногда хриплые смешки, а также ставшие привычными телефонные звонки и звон картотечных шкафчиков.

Именно обыденность этих звуков казалась Анне невыносимым, жестоким напоминанием о том, что хотя ее прежняя свободная жизнь закончилась, для тех, кто остался на воле, это был обычный день.

«Лаура, пожалуйста, приезжай поскорее!»

Анна не знала, что именно Лаура могла сделать и было ли вообще в ее силах чем-то помочь, но Анна была уверена, что ей станет легче, когда приедет ее подруга. Вот почему Анна не потратила свой единственный звонок на Лиз. Ее сестра запаниковала бы и потребовала, чтобы Анну освободили, тогда как Лаура сделает все, чтобы это осуществить.

На один сумасшедший момент Анна представила себе, что Марк приедет освободить ее. Но она не видела его несколько месяцев, с той ночи на озере (воспоминания о которой она так часто прокручивала в голове, что каждая деталь отпечаталась в ее памяти). Конечно же, он не захочет сейчас и слышать о ней. Даже если он обо всем узнает, то постарается забыть об Анне. Тайная связь — это одно, а арест по обвинению в убийстве — совсем другое. Вероятно, на данный момент о ее аресте сообщили уже во всех новостях.

Вспоминая журналистов, которые толпились возле ее дома и требовали крови, Анна задрожала. Большая часть ее жизни прошла в тени Моники: фанаты, появлявшиеся у двери особняка, — как будто прикоснувшись к ней, они станут ближе к Монике; репортеры, которые хотели официального заявления; едва знакомые люди, которые останавливали Анну на улице и жаждали новостей из первых рук. Действительно ли у Моники была любовная связь с Николасом Кейджем? Правда ли то, что она застала своего мужа в постели со своей домработницей?

После несчастного случая все стало еще хуже. Как ассистент Моники, Анна была в самом центре событий: организовывала сотни заказных интервью, которые так и сыпались, разбиралась с горами писем от доброжелателей, уверявших, будто они будут молиться за Монику, и от сумасшедших, которые считали, что она получила по заслугам. Анна привыкла к репортерам и папарацци, которые разбили лагерь у ворот «ЛореиЛинды», и к тревожному звонку сигнализации, когда самый бесстрашный из них проникал на территорию особняка. Даже когда Моника стала вести затворнический образ жизни, ее популярность лишь возросла. Она заинтересовала потенциальных биографов и «свободных художников», находившихся в поиске неуловимого голливудского белого кита, а также бизнесменов и торговцев, страстно желающих заработать на имени Моники Винсент. Это казалось жестокой иронией судьбы: даже после смерти Моники ее тень затмевала Анну, отрезая ее от света, к которому она так рвалась.