Чужое тело, или Паззл президента

— Всё понятно, Петр Григорьевич.

— Ты нашего Вундеркинда встречал?

— Яшу Свирского? Конечно.

— Не знаю, гений ли он или просто талант — не знаю. Знаю лишь, что он еще до окончания своего Физтеха сделал замечательную разработку. Причем хватило у него ума, а может, глупости, кто знает, в Силиконовую долину в США, куда его сманивали, обещая царские заработки, не податься, а остаться на нашей благословенной родине. Конкретнее, у меня. И я это ценю.

Я, Костя, по образованию заурядный инженер-технолог, по воспитанию — заурядный совок. Просто вырвала меня, как, впрочем, и миллионы других, из привычной колеи Горбачевская перестройка, а затем и крах всего, на чем держалась наша благословенная держава. И пошел я, не совсем уже молодой инженер, с тремя такими же гавриками как я на так называемую укрепку. То есть ходили мы по домам и укрепляли хлипкие двери совковых домов, потому что их и здоровый ребенок мог запросто плечом вышибить, не говоря уже о профессионалах. Обшивали торцы дверей металлическими полосками, вставляли в них металлические штыри, которые входили в пазы. Мы их в дверных проемах высверливали. Что-то зарабатывали, хотя смотрели на нас, как смотрят у нас на сантехников, сам представляешь. А то и просто гнали. Мне потом эти тяжеленные дрели-перфораторы, которыми мы пользовались, долго по ночам снились. Только заснешь, а она в голове бу-бу-бу. И в носу явственно так запах пыли и известки.

Потом подался в челноки. Россия — Турция — Россия. Три часа лета до Стамбула, аэропорт Ататюрка, виза на месте. Двадцать пять километров — и ты в царстве невиданного страной победившего, прошу прощения, проигравшего социализма, барахла. И набивай свои матерчатые тюки сколько влезет и сколько у тебя оборотного капитала имеется. За несколько месяцев челночного нашествия русский в Стамбуле уже понимали лучше, чем английский. Местные лалельцы — это жители торгового района Лалели — к нам обращались «коллеги». А к оптовикам покрупнее — «брат». Торговое, так сказать, братство. А поближе к морю, где яростно выторговывали каждую копейку рядовые, так сказать, челноки, — и вовсе «братан».

Набитые ширпотребовским барахлом тюки мы перебинтовывали скотчем, чтоб не лопнули, и нагружались ими так, что и крепкий осел не выдержал бы. Но человек — не осел — всё вынесет. Я в те годы, Костя, ослам очень даже завидовал. Ослу что? Что навьючили на него, то и понес. Тяжело, конечно, зато голова ослиная свободна. Гонят тебя из пункта А в пункт Б. Только ноги переставляй. И все дела. Думай хоть об ослиной доле, хоть о еде, хоть об ослице какой-нибудь. А ты мало того, что семью потами обольешься, пока допрешь свой груз из Стамбула в Москву, так еще и продать его надо с выгодой, когда народишко наш только на то заточен, чтобы отнять твой товар или хотя бы на худой конец надуть клиента. Наши далекие предки еще грамоте не знали, зато твердо усвоили: не обманешь — не продашь. Так что многие тогда вспоминали стародавнюю присказку: торговали — веселились, подсчитали — прослезились.

Ты, Костя, прости за длинные рассказы. Никогда я никому этого не рассказывал, а перед уходом надо ж кому-нибудь жизнь свою рассказать… Не то чтоб была она так уж интересна или нравоучительна, по тем временам вполне заурядная жизнь, и отличало ее от других только одно. Что была она моя, а не чужая.

А дальше мне крупно повезло. То есть вначале это было не везение, а постоянный страх. Страх, что вот сейчас дверь моей двушки откроется, и пара бородачей скомандуют: давай деньги. Тане своей ни слова не говорил, этого еще ей не хватало…

Вкратце, дело было так: у меня в одном банке, теперь он уже давно, как писали когда-то, «почил в бозе», был хороший знакомец. Из нашей школы. И предложил он мне как-то хоть и небольшой, но легонький и быстрый заработок. Приедут двое джигитов с Кавказа, сказал он, которым нужно перевести за границу целую кипу деньжищ — десять миллионов баксов. Откуда они, как, что — не знаю. Мне, говорит, этим интересоваться было ни к чему. Меньше знаешь — лучше спишь. Хватало того, что брался он это дельце быстро провернуть за десять процентов суммы. Пока он всё подготовит, сказал мой знакомый, им надо будет где-то пожить, но не в гостинице, где их могли найти те, кто, надо думать, на эти десять миллионов баксов имел совсем другие виды.

В те времена, Костя, этот бизнес у нас вовсю процветал. Что-нибудь где-нибудь украсть, быстренько обналичить и куда-нибудь за границу в надежные оффшоры припрятать. Возьми, например, Кипр. Маленький бедный каменистый островок, да еще разорванный турецким вторжением пополам между греческой и турецкой общинами. Море и маслины, больше практически ничего. Зато с оффшорами. И в девяностых он словно на дрожжах вдруг расцвел: отели повсюду начали строить, виллы, банки, рестораны. Да что там строить. Этот островок вдруг стал инвестором номер один в российскую экономику, представляешь себе? А что удивляться — места для оффшорных богачей знакомые. Конечно, все эти сотни миллионов, а то и миллиарды долларов в кипрских оффшорах родом были из России. Но были они теперь уже не просто воровской добычей наших родных казнокрадов, жуликов и бандитов, а превратились в почтенные компании и фонды всяких там Никосов Папантониу или Саввасов Дмитриади, эдаких виртуальных порождений бухгалтерской фантазии. А уж эти инвестиции были священны. Тут уж не поинтересуешься, откуда такие бабки. Все честь по чести, пришли из-за границы…

Приехали, значит, ко мне вскоре два таких крутых молчаливых джигита, договорились заплатить за постой и за целость их багажа тысячу зеленых, оставили чемодан и куда-то ушли. Ночевать не пришли, на второй день тоже. И на третий не заявились. Через неделю я почувствовал, что что-то тут не так и позвонил в банк. А мне говорят таким постным голосом: Поливанов — это была фамилия моего банковского знакомого — у нас больше не работает. А где его можно найти, спрашиваю. Отвечают: боимся, что нигде вы его не найдете, убили его. И бросили трубку. Чувствую, лучше не спрашивать. Дело было по тем временам вполне заурядное. Как говорил покойный, меньше знаешь — лучше спишь. Хотя спал он теперь так, что и не разбудишь никогда. Через месяц я понял, что и джигиты мои, скорее всего, тоже уже давно кальян покуривают в райских кущах и на гурий любуются. О десяти миллионах баксов по рассеянности не забывают. Тогда ведь в начале девяностых человека убить было дешевле, чем костюм Армани купить в бутике в гостинице «Рэдиссон-Славянская».

Целый месяц мне снилось, как моих джигитов утюжком раскаленным по пузу гладят, чтобы они вспомнили, где деньги спрятали. И как приходят ко мне — уж кого кого, а лишнего свидетеля им никак не нужно было. Таня моя всё беспокоилась, что я во сне вскрикиваю. Тут не то что вскрикивать начнешь, волком серым завоешь от ужаса или в лучшем случае лунатиком станешь.

То ли промолчали горцы, то ли просто поторопились их прихлопнуть, но так никто ко мне и не пришел, хотя я каждый день с жизнью прощался. Через месяц решился. Дождался, пока Танюшка ушла на работу, и трясущимися руками открыл чемодан, дешевенький такой, потертый, обмотанный веревкой, фибра трехкопеечная — до этой минуты, веришь, к нему даже не прикасался. Просто закинул его на антресоли. А в нем два коврика для намаза, трусы, майки и два здоровенных кейса. В каждом по пять миллионов. Пять миллионов — это, Костя, пять сотен таких плотненьких американских кирпичиков, с которых смотрит на тебя то ли равнодушно, то ли даже слегка насмешливо мистер Франклин. Всем кишлаком, наверное, крышку коленями прижимали, чтобы закрыть кейс — так они набиты были.

Потом стал я бояться, что доллары поддельные — этот ведь промысел на Кавказе тоже очень уважают. Взял одного Франклина, то есть сотенную, нашел обменник на всякий случай подальше от дома и с бьющимся сердцем и на ватных ногах просунул ее в окошко. Сейчас, трясусь, мне ее обратно вместе с паспортом вышвырнут. А то и задержат. Обошлось…

Первое, что купил, — эту шубку Танюшке своей. Сказочной красоты коричневая каракульча. А уж сколько за нее заплатил — и сегодня вспомнить страшно, даже оторопь берет. Увидела она ее — и в смех и в слезы одновременно. Да ты не купец, Петюня, ты, видно, с кистенем на большой дороге орудуешь. Признавайся, скольких за шубку порешил? Для нее шутки, а я-то знал, что уж три жизни как минимум мой новый капитал стоил.

Через полгода купил я пять бензоколонок, но быстро понял, что попал не в свою весовую категорию. Этим делом народ посолиднее занимался. Это тебе не двери сверлить или турецкое барахло в тюках на себе переть. Пока думал, как мне ноги живым унести, два раза чуть-чуть меня не подстрелили. Один раз просто не попали — на ходу по машине стреляли, а хорошие киллеры тогда на вес золота были, не хватало их, а второй, когда около дома по незнакомой запаркованной машине с темными стеклами каким-то верхним чутьем почувствовал, догадался, что, похоже, поджидали меня в подъезде. Я через другой подъезд прокрался — всё ж таки вырос в этом домишке, каждый кирпич здесь в лицо знал, — чердаком прошел к своей лестнице, тихонько спустился, помню, не дышал даже от сосредоточенности, заметил стрелка и первый — чего уж теперь скрывать — со второго этажа его продырявил. Был у меня тогда такой увесистый немецкий «глок» с глушителем и лазерным прицелом — такая симпатичная оранжевая точечка в мишень упиралась — не промахнешься… Что, помню, меня потом уже больше всего поразило — это то, что действовал я быстро и хладнокровно. Хотя и проигрывал мысленно подобные ситуации не раз, всё равно, казалось, должен был я трястись от ужаса. Что ни говори, моя жизнь на кону стояла, и человека ведь убил. Ан нет. Должно быть, давно уже я вписался в систему, где убийство было сведено к обычной человеческой деятельности. Как, наверное, и было всегда в жестокой истории гомо сапиенс, которая и впрямь была жестокой в лихие девяностые годы.

А дальше всё было уже просто. Быстренько поднялся обратно на чердак, спрятал на всякий случай пистолет в тайничок, который у меня давно там был присмотрен, спустился через другой подъезд, вернулся к машине, которую на всякий случай оставлял в разных местах, только не у дома, потому что по машине человека найти куда проще, чем по физиономии, и поехал в ночной клуб, где бывал не раз. А уж оттуда позвонил Танюшке. Приезжай, говорю, в клуб, я дельце одно провернул сегодня удачное, надо обмыть. Наверное, что-то она почувствовала, потому что спрашивать ни о чем не стала и тут же примчалась в клуб. Вся встрепанная, только что, видно было, из халата вылезла. А глаза испуганные.