Чужое тело, или Паззл президента

— Даже не знаю, что делать. Начали нас здорово поджимать. Вроде бы и хорошо это. Кусочничать и побираться противно, но когда это еще зарплату прибавят, да и сколько прибавят — тысячи на три? Пять? Жить-то как на наши деньги… Ну, что тебя интересует в этом ДТП?

— Понимаете, мой шеф думает, что это может быть и не ДТП. Может, это убийство, считает он. Она, эта девушка, должна была сделать ему укол — он лежит в больнице, — терпеливо бубнил Костя. — Он бизнесмен, и вполне может быть, что его враги решили подговорить сестру сделать не тот укол, что нужно было, но она в последнюю минуту испугалась и куда-то выскочила прямо под дождь.

— М-да, начало тридцать восьмой серии «Убийство под дождем»…

— Несколько вопросов, если вас не затруднит.

— Давай, секьюрити.

— Мобильный при ней нашли?

Старший лейтенант взял со стола листок и начал читать.

— Да нет, вроде. И что, ты думаешь, девчушку сбили машиной, чтобы украсть мобильный?

— Может, товарищ старший лейтенант, убийца боялся, что его номер остался в телефоне.

— Гм…

— И потом, не обнаружили ли у нее в кармане мелкие осколки стекла?

— В каком смысле?

— Понимаете, там вполне могла быть ампула, точнее ее осколки, с остатками того вещества, которое намеревались вколоть пациенту, то есть моему шефу.

— Ну, секьюрити, похоже, ты и впрямь милицейские погоны носил. Серия тридцать девятая. Давай твои позывные, я тебе сразу позвоню, когда проверим.

Костя медленно шел через парк к больничному корпусу. Неужели уже август к концу клонится — и не заметил, как лето прошмыгнуло. Вон и листочки начали кое-где желтеть, и ветерок холодный вполне по-осеннему под куртку забирается… Ну никак не хотелось верить, что Петр Григорьевич обречен. Так ему было хорошо за его широкой и надежной спиной. Всем, всем буквально был он обязан шефу. И тем, что вытащил он его тогда из милиции. И тем, что не считают теперь отец с матерью каждую копейку, когда нужно идти в аптеку. До этого отец от этих счетов и расчетов на глазах старился — не привык так жить. Все-таки был в советские времена кадровым военным. Деньги, говорят, людей не украшают. Может, оно и так. Зато их отсутствие людей уж точно портит. Отец с тех пор, как стал он работать у Петра Григорьевича, прямо на глазах изменился: и спокойнее стал, и мягче. Они на Петра Григорьевича как на святого молятся, только что портрет его в красный угол еще не повесили. И вообще, если бы не Петр Григорьевич, сидел бы он сейчас как пить дать где-нибудь в Мордовии в колонии общего режима и шил брезентовые рукавицы под выцветшим плакатом «На свободу с чистой совестью»… От того, что Петр Григорьевич рассказал ему накануне, на сердце ему словно защелку какую-то повесили — болело оно. Так жалко ему еще никогда никого не было. Прямо завыл бы от горя, как собака. Он, наверное, и был по натуре собакой, потому что только собака может быть так привязана к хозяину, как он к шефу.

Петр Григорьевич показался ему немножко оживленней сегодня, и он вкратце доложил ему о том, что уже успел.

— Может, — предложил он шефу, — все-таки посадить в коридоре у палаты хорошего человечка. Это организовать совсем не трудно. У меня есть старые знакомые, да и в отделении, которое убийством Даши занимается, тоже есть хорошие ребята.

— Думаю, Костя, — пожал плечами Петр Григорьевич, — что пока до штурма больницы дело не дойдет. Поезжай в офис и постарайся выяснить, знает ли кто-нибудь о моем диагнозе.

— Слушаю, шеф.

Днем в палату к Петру Григорьевичу зашел главврач Борис Васильевич.

— У меня к вам одна просьба, — сказал ему Петр Григорьевич.

— Слушаю.

— Проследите, пожалуйста, чтобы о моем диагнозе посторонние люди не знали. Это для меня очень важно, не столько лично, сколько для компании.

— Понимаю, — кивнул главврач и добавил с плохо скрытой обидой в голосе: — Уверяю вас, у нас персонал вымуштрован, врачебная тайна для нас отнюдь не абстрактное понятие, и всё, что касается пациентов, за пределы больницы не выходит и выйти не может.

Поразительно, почему-то заметил Петр Григорьевич, как у него изумительно выглажена рубашка. И усмехнулся про себя. Как часто он, однако, останавливает в последние дни внимание на пустяках. Прячется, должно быть, за ними от более серьезных вещей. Никогда раньше не подумал бы, что могут ничтожные пустяки быть человеку неким утешением.

— Спасибо, Борис Васильевич, очень надеюсь на вас. Иначе… — Он специально не закончил фразы, и главврач, кажется, почувствовал невысказанную угрозу. Он медленно кивнул и с видом подчеркнуто оскорбленного достоинства вышел из палаты.

Сразу после обеда в палату к Петру Григорьевичу вошел Гурген Ашотович.

— Как самочувствие, дорогой мой?

— Дышу еще.

— И слава богу. Вот, держите, — он протянул больному несколько отпечатанных листков.

— Что это? Набросок моего завещания?

— Ну, Петр Григорьевич, вы меня радуете. Узнаю ваш прежний юмор. Нет, до завещания еще дело не дошло, да вы его и без меня составите. Это вам советы по меню. Хотя, строго говоря, особых ограничений в еде я от вас не требую, но лучше не перегружать и без того ваш нагруженный желудочно-кишечный тракт. Кроме того, здесь указаны дозы того препарата, что я вам назначил. Если почувствуете тошноту, попробуйте старый дедовский способ — полстакана ледяной водички. Не поможет — попробуйте таблетку мотилиума. Болеутоляющее я вам тоже выписал, ну и снотворное. Пока этого достаточно. Да, чуть не забыл, — добавил Гурген Ашотович, — вот вам телефон человека, который очень хотел бы встретиться с вами. — Петру Григорьевичу показалось, что ничего доктор и не думал забывать и все эти рекомендации просто ширма для чего-то другого. — Держите.

— И по какому же поводу ваш знакомец хотел встретиться со мной?

— Понятия не имею, — для выразительности доктор даже покачал головой и театрально развел руками, отчего манжеты его голубой рубашки вылезли из-под халата.

— Простите, Гурген Ашотович, что-то, сдается мне, вы со мной в кошки-мышки играете. Вы давеча сами говорили, что это ваш знакомый, а теперь и понятия не имеете, зачем я ему.

— Не имею, — почему-то сразу нахохлился врач. — Просто просил он меня устроить с вами встречу. А на какой предмет — не знаю.

— Гм, и вы, зная меня и то, в каком я состоянии, советуете мне встретиться с ним? Так? Правильно я вас понял?

— Вы что, хотите, чтобы я честное пионерское дал или на библии поклялся? Да, я Семена, Семена Александровича знаю давным-давно. Лет пятьдесят, наверное. Учились в школе вместе. Хотя вижу его нечасто. Человек он, скажу вам прямо, довольно странный. Но что именно заинтересовало его в вас — не знаю и знать категорически не желаю, — врач даже слегка повысил голос.

— Боюсь, Гурген Ашотович, автора детективных романов из вас не получится. И знаете, почему? Потому что хорошему детективщику нужно заранее продумать все вопросы и ответы. Так, чтобы казались они естественными и убедительными. Вот сейчас я вас спрошу: а откуда это ваш знакомец знает о моем существовании и тем более о моей болезни? А? В выпуске новостей по телевизору сообщалось? Да не волнуйтесь вы так… Ведь я это…

— Я вас не понимаю, — пробормотал Гурген Ашотович, и желваки на его щеках угрожающе прокатились под кожей. — Я ведь вас не уговариваю…

— Уговариваете что сделать? Может, ваш друг хочет, чтобы я субсидировал постройку приюта для бездомных собак?

— Собак? При чем тут собаки? — почему-то разволновался доктор и недоуменно развел руками.

— Да ни при чем. Это я так, к слову. Тут как раз один такой собаколюб недавно по телевизору за это ратовал. Боюсь, мне как-то сейчас не до бродячих собак. Так что, простите…

— Ну, смотрите. Позвольте вам только намекнуть, что, может быть, вы сами не менее него можете быть заинтересованы во встрече. Если не более. Всё, Петр Григорьевич, больше не пытайте меня. С вашего разрешения я побегу, у меня, между прочим, кроме вас ведь и другие больные есть. Завтра утром выписывайтесь. Здесь вам делать больше нечего.

Такое было впечатление у Петра Григорьевича, что прекрасно Гурген знал, что от него хочет этот таинственный Семен Александрович. Знал и явно чего-то боялся…