Чужой среди своих 2

— Смешались в кучу кони, люди! — гоготнул вышедший из своей комнаты немолодой, очень худой мужик в сатиновых семейных трусах и майке-алкоголичке. На открытых участках кожи видны тюремные партаки, рассказывающие о непростой биографии обитателя коммунальной квартиры, а сам он, облокотившись о покарябанный дверной косяк, принялся наблюдать за происходящим с видом завзятого театрала, отпуская иногда едкие, но не всегда уместные комментарии.

Переведя взгляд на маму, он облизал её взглядом, но, встретившись затем глазами с отцом, отступил на шаг назад и как бы шутя приложил к виску два пальца, отсалютовав на польский манер.

—… а я всегда говорила… — вылезла из комнаты потёртая дама в бигуди и облезлом халате в китайских розах, но с явными претензиями на роскошь, молодость, красоту, и даже, не побоюсь этого слова — изыск!

' — Воронья слободка' — пришло мне на ум при виде разгорающейся коммунальной свары. Несмотря на рабочий день, в большой квартире достаточно народа, и некоторые спешат высказаться, поделиться своим ценным мнением, вставить словцо или хотя бы — междометие!

—… я столько писала, столько бумаг! — немолодая женщина с бледным лицом трясёт руками, — А вы! Почему?! Я коренная москвичка, и должна…

—… по закону, строго по закону! — бодрого вида дедок, гневно стуча костылём по доскам пола, что-то требует от дамы. Впрочем, судя по некоторым деталям в поведении, он и сам считает свои требования безнадёжными, протестуя просто ради своеобразно понимаемой справедливости, и быть может, живости характера.

— Мама, какать хочу! — несколько запоздало сообщил малолетний камикадзе. Его мать, всплеснув руками, подхватила чадо, и унесла… а запах остался.

Вздохнув на эмоциях, тут же жалею об этом — пахнет здесь густо и ядрёно! Из кухни тянет ароматами кипятящегося белья и нескольких готовящихся блюд, которые, в сумме, дают неповторимый запах вьетнамской общаги. Свою долю, и немалую, вносит подъезд, с нотками общественного туалета и свежей хлорки.

— Всё! Всё! — решительно отбивается дама, ничуть не обескураженная таким приёмом, — Дискуссия закончена! Да, да… можете жаловаться! Да, в милицию, в прокуратуру, в собес! Жалуйтесь!

— Комната выдана строго по закону, согласно ордеру! — это она отбивается уже от другого жалобщика.

Большинство скандалистов, впрочем, не имеют претензий именно к нам, и не претендуют на комнату. Просто, пользуясь случаем, они вываливают на представителя власти свои жалобы, претензии и точки зрения. На эмоциях.

— Вот… — с силой воткнув ключ в замок, представительница домоуправления провернула его с излишней силой и распахнула покорябаную, и кажется, даже изрубленную дверь, — ваша комната! Владейте!

Завершив необходимые формальности, дама удалилась поступью Командора, только отлитого не в бронзе, а в бетоне. За ней, по широкому коридору, потянулся шлейф претензий, обид и взаимных упрёков.

Гулко хлопнула входная дверь, и мама, переглянувшись с отцом, прикрыли дверь в нашу комнату, отсекая любопытствующих, потянувшихся к новым соседям.

— Да-а… — протянул отец, и усмехнулся. Мама, не говоря ничего, пожала плечами с видом человека, видавшего и худшее. А я…

… я впервые пожалел, что уехал из посёлка! Кажется — там, в бараке, у нас были не самые худшие соседи…

— Вещи! — спохватилась мама, — Мы же их в коридоре оставили!

Выйдя наружу, она чуть не столкнулась с малолетним террористом, вырвавшимся из своей комнаты с голой жопой, и бегущим по коридору с дурным смехом.

— Дима! — выбежала за ним его мама, — Не бегай! Иди сюда, я тебе попу помою!

Возле наших вещей уже стоит девочка лет пяти, сосредоточенно ковыряя пальцем замок на фанерном чемодане. Заметив нас, она отступила на пару шагов, насупившись и глядя исподлобья, недовольно выпятив губёшки.

— Медвежатница растёт! — указав глазами на малолетнюю взломщицу, подмигнул отцу татуированный, всё так же стоящий в дверном проёме своей комнаты с папироской в руках. Он благодушествует, заняв место зрителя, и кажется, видит всё происходящее как премьеру нового спектакля.

— Дима! — мимо нас пронесли отчаянно вырывающегося (и ещё более отчаянно благоухающего) мальчишку. Я поспешно отступил к стене коридора, спасаясь не столько даже от грязных пяток ребёнка, сколько от запаха, густо потянувшегося за ним.

Шарахнувшись головой о таз, подвешенный на уровне головы, чёртыхнулся, потирая затылок и оглядываясь. Коридор широкий, и здесь, действительно, можно ездить на велосипеде, а если сдвинуть несколько комодов и сундук, то поместился бы и теннисный стол, и даже осталось бы достаточно места для прохода.

По обеим сторонам коридора расставлено и развешено необыкновенное количество хлама, добрая половина которого даже в эти бедные, прижимистые, скопидомные времена, годится только старьёвщику, а вернее всего, на свалку. Да взять хотя бы таз, о который я шарахнулся головой… Ну вот для чего хранить проржавелую дрянь с дырявым дном?

Сдаётся мне, что здесь, в коммунальной квартире, жильцы ведут увлекательную игру «Захвати квадратный дециметр общего пространства». Вроде бы, если рассуждать логично, это совершенно ни к чему… с точки зрения благополучного человека двадцать первого века.

Но я уже немного пожил в этом времени, и понимаю, что все эти дециметры, все эти ничтожнейшие привилегии, отвоёванные в скандальных битвах с соседями, могут быть не только частью статуса, но и, при необходимости, предметом торга! Коммунальное пространство, с его специфическим бытом, штука та ещё…

Не знаю пока, но начинаю смутно подозревать, что в покинутом нами бараке, где давление общественного на личность не было столь жёстким, отношения между людьми были более здоровыми. Во всяком случае, там были какие-то сараи и сарайчики, и у каждой семьи был свой закуток, где можно было мастерить что-то, складывать свои и только свои вещи, или просто посидеть в одиночестве.

— Дима! — ребёнок вырвался из материнских рук и побежал, вопя что-то недовольное, а я, не желая связываться с ним, снова отступил в сторону, но в этот раз осторожнее.

— Мы Жеребцовы, — на ходу представилась нам родительница малолетнего камикадзе, унося наконец брыкающегося отпрыска к себе.

— Ну ма-ам! Я…

— Савеловы, — несколько растерянно сообщила мама захлопнувшейся двери. Переглянувшись, мы подхватили вещи и быстро перетаскали их к себе в комнату, поглядывая на приоткрытую входную дверь, где на лестничной площадке ожесточённо ругаются жильцы и слышен голос дамы из домоуправления.

Комната у нас узкая, вытянутая в длину, и как бы избито это не прозвучало, более всего она похожа на гроб. Стены оклеены не обоями, а старыми, довоенными ещё газетами в несколько слоёв, испещрёнными следами тараканов и клопов поверх портретов Вождей и броских, кликушеских заголовков.