Цицерон и его время

Переходя к развернутому и всестороннему определению дружбы, Лелий сначала перечисляет разнообразные явления человеческой жизни, которые обычно разрушают дружеские связи: характеры людей, брак, выгодное положение, недоступное одновременно обоим, страсть к деньгам и спор — даже между наилучшими людьми — из–за почестей и славы. В качестве одной из основных причин, ведущих к разрыву дружбы, Лелий называет и расхождение в политических взглядах, т.е. когда «о государственных делах думают и судят по–разному».

Поэтому встает вопрос: «до каких пределов должна простираться любовь в дружбе?» Большой раздел рассуждений Лелия, кстати сказать целиком построенный на конкретно–исторических примерах, посвящен обоснованию той мысли, что интересы дружбы не могут, не смеют противоречить интересам государства. Приводятся примеры как из полулегендарных времен римской истории (Кориолан, Спурий Мелий и т. п.), так и из времени, сравнительно недавнего для участников диалога (братья Гракхи). Основной закон дружбы формулируется так: «чтобы мы не требовали позорных дел и сами не делали их, если нас попросят». Позорное же дело определяется следующим образом: «Позорно и совершенно неприемлемо извинение в том случае — как и при других проступках, — если кто–нибудь признается, что он ради друга действовал против интересов государства».

Дальнейший ход рассуждений Лелия о дружбе свидетельствует о том, что в его уста Цицерон вкладывает такие характеристики и оценки, которые содержат достаточно прозрачные намеки на современное уже самому Цицерону положение римского государства. Строй жизни все больше и больше уклоняется от обычаев предков. Тиберий Гракх пытался захватить царскую власть и фактически уже царствовал несколько месяцев. Чего же следует ожидать от Гая Гракха? Народ представляется как бы отделившимся от сената, многие дела крайней важности решаются по усмотрению толпы.

Затем Лелий снова приводит примеры измены своему отечеству (Фемистокл и Кориолан), и все рассуждение об основном законе, дружбы завершается следующим выводом: «Единодушие людей негодных не только не может извиняться дружбой, но должно караться всякими наказаниями, дабы никто не думал, что дозволено следовать за другом, начинающим войну против родины; а поскольку дело уже идет к тому, я не знаю, может быть, некогда это и произойдет; я же не менее забочусь о состоянии государства после моей смерти, чем о том, каково оно сегодня».

Итак, предел дружбе ставится интересами и нуждами государства. Предпочтение государственных интересов требованиям дружбы — таков основной закон дружеских, отношений. Этот тезис имеет для Цицерона решающее значение, причем не только теоретическое, ибо он тесно связан с его конкретными действиями и поступками, а иногда даже обусловливает их.

Что это именно так, подтверждается «документально» — перепиской Цицерона и Матия. Гай Матий, римский всадник, был в близких дружеских отношениях с Цезарем, хотя никогда не принимал участия в политической жизни. По складу своего характера и по всему образу жизни он напоминает друга Цицерона — Аттика. С Цицероном же он был знаком с молодости, в дальнейшем — особенно в годы гражданской войны — оказал немалое содействие установлению хороших взаимоотношений между Цицероном и Цезарем.

Точная дата обмена письмами (хотя оба письма сохранились) нам неизвестна, скорее всего октябрь или ноябрь 44 г. Не исключено, что диалог «Лелий» был как бы своеобразным ответом на письмо Матия. Мы не собираемся сейчас сколь–нибудь подробно знакомиться с содержанием писем, коснемся лишь интересующего нас вопроса о дружбе и ее «обязанностях».

Переписка открывается письмом Цицерона. В нем главное внимание уделено отношению Матия к Цезарю. Цицерон считает его политически ошибочным, неправильным, поскольку Цезарь был тираном, «царем» (rex), а Матий неумеренно скорбит по поводу его гибели. «Свободу родины следует предпочитать жизни друга» — так формулируется основное и принципиальное положение письма, полностью перекликающееся с аналогичными выводами о «законах» дружбы в «Лелий».

Что касается ответного письма Матия, то в нем Матий стремится объяснить и оправдать свое поведение после смерти Цезаря. Он довольно иронически относится к положению «Отечество следует предпочитать дружбе» и говорит, что, во–первых, не доказана польза смерти Цезаря для государства, а затем он сам не достиг еще той степени мудрости, дабы понимать и принимать подобные утверждения. Уже в этом заключается коренное расхождение с Цицероном и совершенно иное понимание существа и «законов» дружбы.

И действительно, Матий в последней части своего письма, переходя от защиты к наступлению, развивает — наряду с апологией Цезаря — концепцию «чистой дружбы». Для Матия «дружба» и «политика» — явления разных плоскостей, и эти плоскости отнюдь не должны перекрещиваться. Тем самым испытание дружбы критерием интересов государства начисто отвергается, и, следовательно, вся концепция «обязанностей» дружбы, ее основных «законов» в том виде, в каком она выступает у Цицерона, сводится на нет.

Таковы два противоположных, по существу взаимоисключающих понимания сущности и задач дружбы. Конечно, это не только два полярных воззрения, но и две совершенно различные идеологические сферы: в случае Матия — эллинистический мир со столь характерным для него индивидуализмом (и даже аполитизмом!), в случае Цицерона — среда римской аристократии, тесно связанной с традициями и нравственными ценностями сенатской республики.

Перейдем, наконец, к последним философским трактатам Цицерона. Два небольших произведения — «О предвидении» и «О судьбе» — близко примыкают друг к другу, как и к предыдущему трактату — «О природе богов». Эти три сочинения образуют как бы философско–теологический комплекс. Что касается времени написания этих трактатов, то оба они, вероятно, завершены после смерти Цезаря (весна — лето 44 г.).

Диалог «О предвидении» состоит из двух книг; его участники: сам Цицерон и брат Цицерона Квинт. Место действия — тускульская вилла, время совпадает со временем написания диалога (т.е. тот же 44 г.). Источники — Посидоний (для первой книги) и, видимо, Клитомах (для второй книги), поскольку от самого Карнеада, под несомненным влиянием которого находился Цицерон, никакого письменного наследства не сохранилось.

Диалог построен таким образом, что в первой книге Квинт Цицерон излагает с позиций стоического учения основные доводы, доказывающие возможность предвидения; во второй книге его старший брат опровергает эти доводы уже с точки зрения сторонника новой Академии. Обсуждение проблемы в целом развертывается на протяжении одного дня. Бросается в глаза то обстоятельство, что если вторая книга диалога производит впечатление вполне обработанной и построенной по определенному плану, то книга первая представляет собой скорее собранный, но почти не обработанный материал. Второй книге предшествует введение, имеющее для нас ту бесспорную ценность, что в нем Цицерон сам перечисляет все свои философские работы.

Основная тема диалога — вопрос о предвидении не раз затрагивался уже в более раннем произведении Цицерона — в трактате «О природе богов». Если стоики, исходя из возможности предвидения, доказывали существование богов, то Квинт Цицерон теперь поступает наоборот: он говорит, что если существуют боги, то должно существовать и предвидение, предсказание будущего, ибо в этом проявляется забота богов о людях. Он различает две формы предвидения: натуральную, т.е. предчувствия, пророческое озарение, сны, и искусственную, т.е. учение авгуров, гаруспиков и т. п. Он напоминает брату о разных случаях, когда они оба были свидетелями тех или иных предзнаменований, и утверждает, что тот, кто не верит в предвидение, тот вообще сомневается во всемогуществе и всеведении богов.