Цицерон и его время

Затем возможность предвидения зиждется на том, что существует строгая причинная обусловленность всех явлений и событий, и если бы нашелся такой смертный, который мог бы окинуть одним взглядом всю цепь причин, то он мог бы знать и будущее. Но на это способны лишь боги, а человек должен довольствоваться отдельными намеками и предзнаменованиями. И наконец, предвидение основывается на самой природе, вернее, на той таинственной силе, которая пронизывает все мироздание и служит как бы всеобщей связью. Такова в основном аргументация Квинта Цицерона, кстати сказать, обильно снабженная примерами из истории и цитатами из римских поэтов (главным образом Энния).

Во второй книге Марк Цицерон начинает опровержение этой аргументации с перечисления тех областей человеческого знания и деятельности — чувственного мира, искусства, философии, управления государством, — где предсказание и предвидение неприменимы, а заключает свою речь тем, что не знает ни одной области или сферы, где их следовало бы применять.

Да и всегда ли стоит стремиться к тому, чтобы знать будущее? Если это будущее ничего хорошего не сулит, то предвидение вредно, ибо оно ведь не может отвратить того, что предопределено. Какова была бы жизнь Красса, Помпея, Цезаря, если бы они в момент расцвета своего могущества уже знали, какой конец ожидает каждого из них? И что это могло бы изменить?

С другой стороны, если речь идет о случайных событиях, то, конечно, нет места ни предчувствиям, ни предсказаниям. Ибо если события на самом деле случайны, то они не могут быть известны заранее, если же они в той или иной форме становятся известны, то, следовательно, они уже не случайны. Таким образом, предвидение, если говорить по существу, невозможно в обоих случаях: и когда события случайны, и когда они предопределены. В заключение диалога Цицерон резко осуждает суеверие как людскую слабость и положительно отзывается о Карнеаде, который фактически выступил против претензий стоиков считать только себя истинными философами.

Диалог «О судьбе», завершающий теологическую «триаду» Цицерона, был написан также летом 44 г. Действие диалога происходит в путеольском имении Цицерона; в беседе принимает участие Гирций (который на самом деле гостил этим летом у Цицерона и даже брал у него уроки красноречия). Диалог, к сожалению, сохранился не полностью: в начале имеется большая лакуна, не дошла до нас и заключительная часть сочинения. Вопрос об источниках неясен: высказывались соображения в пользу Клитомаха и Антиоха Аскалонского.

Центральная проблема диалога — свобода воли. Насколько все то, что делает человек, предопределено судьбой, роком, насколько человек, следовательно, ответствен за свои действия и поступки? Насколько он свободен в них? Цицерон выступает здесь с критикой одного из основателей стоицизма, Хрисиппа, а затем и Посидония, которые говорили о судьбе и предопределении, выводя действие этих сил из той всеобщей связи или «симпатии» (термин самих стоиков!), которая пронизывает якобы все мироздание. Цицерон, следуя за Карнеадом, отстаивает свободу воли.

Существует бесспорное различие между причинами, возникающими случайно, и причинами, которые основаны на действенных силах природы. Если все в мире обусловлено необходимостью и «симпатией», тогда от нас абсолютно ничего не зависит и никакой свободы воли не существует. Но в таком случае нет ни хвалы, ни порицания, ни почестей, ни наказаний. Поскольку это означало бы торжество порока, что допустить не мыслимо, то с большой долей вероятия можно утверждать, что отнюдь не все предопределено роком. Таким образом, свобода воли доказывается Цицероном с помощью категории вероятия (пробабилизм новой Академии!) и довольно элементарного набора морально–этических категорий.

Последнее крупное философское произведение Цицерона — трактат «Об обязанностях» — заслуживает более подробного разбора. Он представляет для нас особый интерес прежде всего своей ярко выраженной социально–политической направленностью.

Точная датировка окончания работы над этим сочинением едва ли возможна. Первые две книги трактата, как об этом свидетельствует сам Цицерон в одном из писем Аттику, были закончены в начале ноября 44 г. В этом же письме говорится о том, что Цицерон выписал себе сочинения Посидония (или извлечения из них!), необходимые ему для работы над третьей книгой своего трактата. А еще через некоторое время он снова сообщает Аттику, что получил столь нужные ему и вполне его удовлетворяющие «выписки». Следовательно, можно предположить, что работа над трактатом была завершена в самые последние дни 44 г.

Некоторая особенность этого произведения Цицерона заключается в том, что оно написано в форме наставления сыну, которому оно и посвящено и который в то время находился еще в Афинах, продолжая посещать лекции философов и риторов, т.е. заканчивал свое «высшее образование». Кстати сказать, жанр, избранный на сей раз Цицероном, в римской литературе не нов: с письменными наставлениями к сыну обращался в свое время один из излюбленных героев Цицерона, главное действующее лицо его диалога о старости — Катон Цензор. Однако избранный жанр все же предопределил некоторую специфику трактата. Содержание его весьма разнородно: это и моральные предписания, и политические «отступления», и исторические примеры, и юридические казусы. В какой–то мере это набор правил и норм поведения, ориентированный на честного, «порядочного» человека, на «идеального гражданина» (vir bonus). Основой и «фоном» всех этих правил служат некоторые общие моральные критерии, трактуемые преимущественно — но все же не полностью! — в духе стоической философии.

Структура трактата в целом такова. В первой книге анализируется понятие нравственно–прекрасного (honestum), во второй — обсуждается вопрос о полезном (utile) и в третьей — о конфликте нравственно–прекрасного с полезным, в результате которого всегда должно торжествовать нравственно–прекрасное.

По поводу источников трактата следует сказать, что вопрос этот не так прост, как может показаться с первого взгляда. Дело в том, что упомянутое выше письмо Аттику, да и неоднократные ссылки самого Цицерона совершенно ясно указывают два основных источника: для книг первой и второй — Панетий, для книги третьей — Посидоний. Но можно ли ограничиться только этими, так сказать, лежащими на поверхности, источниками?

Некоторые сомнения могут быть высказаны априорно. Неужели Цицерон в данном случае «изменил» новой Академии и целиком «перешел на сторону» стоиков? Это на самом деле маловероятно, и не только по причине «измены» Академии, но и из–за измены принятому во всех остальных трактатах самому методу философского рассуждения. Этот метод можно определить как эклектический в том смысле, что Цицерон в целом ряде случаев вполне сознательно стремится объединить взгляды представителей различных школ и таким путем, как он сам это понимал, избежать догматизма, говоря «за» и «против» каждого сюжета. Уже в одном этом нельзя не видеть влияния поздней Академии как на общие воззрения, так и на метод Цицерона.

Но помимо этих предположений можно опереться и на более конкретные высказывания самого автора. На первых же страницах своего произведения Цицерон заявляет, что будет следовать преимущественно (а не целиком!) стоикам, но Не как переводчик, а по своему обыкновению, т.е. выбирая из источников только то, что, с его точки зрения, представляет наибольший интерес. И при дальнейших ссылках он не забывает подчеркнуть, что примыкает к Панетию «во многом» или следует «преимущественно», но внося некоторые коррективы, и таким образом сам намекает на то, что Панетий если и был основным, то все же не единственным источником. Есть основание считать, что в первых двух книгах трактата наряду с учением Панетия использован еще круг идей, характерных для новой Академии, и в частности для такого ее представителя, как Антиох Аскалонский.