Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5

Когда ехали по подъездной дорожке мимо главного здания, было почти темно, но вот и портики, подпертые стройными витыми чугунными столбиками, вот белые оштукатуренные стены, по углам усиленные красными песчаниковыми блоками; вдоль парапета, ограждающего крышу, видна терракотовая филигрань. Фасад оформлен в виде трех каменных арок, над которыми в камне полукругом вырезаны слова «Асьенда де Сан-Диего», а подними инициалы «Л. Т.».^{60} Высокие арочные окна закрыты ставнями, ставни от ветхости все в трещинах, краска и штукатурка со стен местами облупилась, а на потолках портиков обнажилась старая драночная плетенка, кое-где подгнившая и прогнувшаяся. Через огромную площадь поехали к строениям, которые выглядели жилыми: на фоне вечернего неба над ними виднелись дымки. За деревянными воротами взглядам открывался внутренний двор, и тут, не слезая с лошадей, они бок о бок остановились.

В углу у ограды стоял остов древнего двухдверного «доджа» тридцатой модели,^{61} давно лишившегося складной брезентовой крыши, колес и даже осей, не говоря уже о стеклах и сиденьях. В дальнем конце территории горел костер, на котором что-то готовили; его свет давал возможность рассмотреть две ярко разукрашенные крытые кибитки, между которыми были натянуты веревки с постирушкой, а вокруг ходили мужчины и женщины в халатах и кимоно, обликом похожие на цирковых.

— ?Que clase de lugares este?[311] — сказал Билли.

— Es ejido,[312] — сказала девушка.

— ?Que clase de gente?[313]

— No lo se.[314]

Он спрыгнул наземь, и девушка, соскользнув с крупа его коня, приняла поводья.

— Кто они такие? — сказал Бойд.

— Понятия не имею.

Прошли на территорию — Билли с девушкой пешком и с конем у девушки в поводу, Бойд вслед за ними верхом. Люди у дальней стены не обратили на них никакого внимания. У костра два мальчика горящей лучиной зажигали фонари и, поддев за дужку шестом с рогатиной на конце, передавали их на azotea,[315] где еще один мальчик, силуэт которого двигался на фоне темнеющего неба, развешивал их на парапете. Благодаря их усилиям огороженная территория освещалась все ярче, и вскоре поблизости даже закричал петух. Другие мальчики складывали вдоль стены тюки прессованного сена, а под дальним порталом мужчины разворачивали расписной полотняный занавес, во многих местах порванный и износившийся в поездках.

Вскоре два костюмированных персонажа занялись изображением какой-то ссоры, в ходе которой один отскакивал назад и широко раскидывал руки, словно показывал размер чего-то огромного. Затем он завел песню на незнакомом языке. На то время, пока он пел, все движение прекратилось. Потом действие возобновилось.

— ?Donde estan los domicilios?[316] — сказал Билли.

Девушка кивнула в сторону тьмы, раскинувшейся за стенами.

— Afuera,[317] — сказала она.

— Пошли.

— А я бы досмотрел, — сказал Бойд.

— Но ты даже не знаешь, про что это.

— Все равно интересно.

Билли взял у девушки поводья. Оглянулся на костер, окинул взглядом актеров.

— Мы потом можем вернуться, — сказал он. — Они же только начинают.

Выехав со двора, все вместе направились туда, где стояло три длинных глинобитных строения, дававшие кров работникам бывшей асьенды, потом поехали по дорожке между первыми двумя под непрерывный лай множества злобно щерящихся дворняг. Вечер был теплый, и еду жители готовили на кострах, разведенных на открытом воздухе; в мягком свете слышалось приглушенное звяканье посуды и негромкие шлепки ладоней, лепящих тортильи. Люди переходили от костра к костру, в темноте отчетливо звучали их голоса, а где-то вдалеке раздавался звон гитары, подчеркивавший благостность летней ночи.

Им отвели комнаты в дальнем конце коридора, девушка расседлала коня Билли и увела обоих коней на водопой. Билли выудил из кармана деревянную спичку и зажег ее, чиркнув о ноготь большого пальца. На две комнаты была одна дверь и одно окно, а в вышине вместо потолков виднелись балки с переплетением реек. Комнаты соединялись низенькой дверцей, в углу второй комнаты имелся очаг и небольшой столик с деревянной крашеной фигуркой Святой Девы. Горшок с высохшими сорняками. Стакан, ко дну которого прилип кружок почерневшего воска. К стене было прислонено некое сооружение из жердей, собранных в раму, затканную чем-то вроде паутины из полосок невыделанной шкуры, на которой оставалась даже шерсть. Устройство выглядело грубым сельскохозяйственным орудием, но на самом деле представляло собой кровать. Он задул спичку и вышел, остановившись в дверях. Бойд сидел на завалинке, наблюдал за девушкой. Она была у поильного желоба в дальнем конце территории, стерегла лошадей, пока те пьют. Стояла с двумя конями и псом, а вокруг полукольцом сидели собаки всех возможных расцветок, но она не обращала на них внимания. Терпеливо стояла с лошадьми, ждала, когда напьются. Она их не касалась и не говорила с ними. Просто ждала, когда закончат пить, а они все пили и пили.

Ужинали вместе с семьей по фамилии Муньос. С дороги у приезжих, должно быть, вид был не ахти, потому что женщина все подкладывала им еду, а мужчина вытягивал руки и делал ими движения, будто что-то приподнимает: берите, мол, берите. Спросил Билли, где именно находится то место, откуда они приехали, и на его ответ реагировал смирением и печалью. Как на информацию о том, чего не исправишь. Ели они, сидя на земле и черпая ложками из глиняных мисок. По поводу того, откуда она взялась, девушка так ничего и не объяснила, да никто и не спрашивал. Едва начали есть, в окружающей ночи возник сильный тенор, возвысился и пошел плавать над крышами жилых строений. То забирался, будто по ступенькам, вверх, то снижался, и так дважды. Настала тишина. Завыла какая-то собака. И лишь после того, как стало ясно, что голос смолк окончательно, ejiditarios[318] заговорили снова. Чуть позже откуда-то с дальнего края территории донесся удар колокола, и уже во время долгого послезвучия все начали вставать и перекликаться.

Женщина забрала домой комаль и посуду и теперь стояла в освещенном керосиновой лампой дверном проеме с маленьким ребенком на руке. Увидев, что Билли все еще сидит, она жестами принялась поднимать его, звать за собой.

— Vamonos,[319] — сказала она.

Он поднял на нее взгляд. Сказал, что у него нет денег, но она лишь смотрела на него, словно не понимая. Потом сказала, что идут все и что те, у кого есть деньги, заплатят за тех, у кого их нет. Сказала, что идти обязательно нужно всем. Даже мысли такой не должно быть, чтобы кто-нибудь был забыт. Разве можно такое себе представить?

Он поднялся, встал. Оглянулся в поисках Бойда, но не увидел ни его, ни девушки. Отставшие, спеша, бежали сквозь дым гаснущих костров. Женщина переместила ребенка на другое бедро и пошла вперед, взяв Билли за руку, как будто он тоже дитя.

— Vamonos, — повторила она. — Esta bien.[320]

Вслед за другими они поднялись на взгорок, где толпа двигалась медленно из-за стариков, которые пытались всех пропускать: проходите, мол, давайте-давайте! Но все отказывались. В пустом унылом здании на вершине подъема не было ни огонька, но оттуда доносилась музыка — из его длинного, огороженного стеной двора, где прежде располагались лавки, каретные сараи и конюшни, ну и, конечно, там же прежде жили надзиратели. Свет падал из высоких двустворчатых ворот, кроме того, рядом с ними, по обеим сторонам каменной входной арки, горели то ли нефтяные, то ли смоляные факелы, сделанные из железных банок; сюда-то и стремились эхидитариос, выстроившись в очередь и мало-помалу продвигаясь со своими зажатыми в кулаках песо и сентаво, которые они отдавали горделивому привратнику в шикарном черном костюме. Сквозь толпу прошли двое молодых людей с носилками. Носилки были сделаны из двух шестов и брезента, на котором лежал старик в пиджаке и галстуке; держа в руках деревянные четки, он мрачно взирал на небо, открывавшееся в арке над ним. Билли поглядел на ребенка на руках у женщины; ребенок спал. Когда они добрались до ворот, женщина заплатила привратнику, тот поблагодарил, ссыпал медяки в ведерко, стоявшее рядом с ним на земле, и они прошли во внутренний двор.

Разрисованные кибитки уже были здесь — стояли в отдалении у стены. На утоптанной глине двора перед ними полукругом стояли фонари, еще несколько фонарей были развешены на веревке, протянутой над головами; в их свете лица мальчишек, наблюдавших из-за ограждения крыши, сами были похожи на театральные маски, украшающие парапет. Между оглоблями повозок стояли мулы в бархатных попонах, украшенных блестками и мишурой, — это были те же самые мулы, которые таскали крохотную труппу по проселочным дорогам республики, и во множестве деревень они вот так же, в таком же убранстве выстаивали вечерами, ждали, пока не зажгут фонари и на какой-нибудь деревенской площади или бульваре не соберутся толпы, и точно так же там расхаживал взад и вперед мужчина, держа перед собой, словно кадильницу, продырявленное гвоздями ведро с водой, которой он смачивал пыль на площадке, а за пологом кибитки уже угадывались движения примадонны: вот она надевает свое вызывающе открытое платье, а вот повернулась, чтобы осмотреть себя в зеркале, — его никто, конечно же, не может видеть, но все могут его наличие вообразить.

Представление он смотрел с интересом, но мало что из него уразумел. Актеры, вероятно, изображали какое-то происшествие, с ними же приключившееся во время их странствий; обращаясь друг к дружке, они пели и плакали, а в конце мужчина в клоунском наряде заколол кинжалом женщину и еще одного мужчину — возможно, соперника, — и тут же с двух сторон выбежали мальчики с краями занавеса в руках, сомкнули их, и все исчезло, остались лишь мулы в своих постромках, потряхивающие во сне головами и время от времени переступающие на месте.