Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5

— Я к тому, что у меня ваучер из рекрутского пункта.

— Это я поняла. Вижу — вон лежит.

— Четыре яйца можно?

— Надо только сказать, как вам их приготовить.

Завтрак она принесла на продолговатом фаянсовом блюде, где поместились все четыре яйца, с обеих сторон поджаренные, чтобы белок весь схватился, и ломтик жареной ветчины с овсянкой и кусочком масла, а ко всему этому еще тарелочка с крекерами и маленький судочек с соусом.

— Захотите добавки, дайте мне знать, — сказала она.

— Хорошо.

— Хотите сладкую булочку?

— Да, мэм.

— Добавки кофе хотите?

— Да, мэм.

Он поднял на нее взгляд. Ей было лет сорок, черноволосая, с плохими зубами. Глядя на него, обнажила их в улыбке.

— Люблю смотреть, как мужчина ест, — сказала она.

— Что ж, — отозвался он, — сейчас вам предстоит увидеть, как едят действительно не по-детски.

Когда с едой было покончено, он сидел, пил кофе, изучая бланк, на котором полагалось расписаться матери. Смотрел на него, думал-думал и наконец спросил официантку, не найдется ли у нее авторучки.

Ручку она принесла и дала ему.

— Только не уносите, — сказала она. — Ручка не моя.

— Не унесу.

Официантка вернулась к себе за прилавок, а он, нагнувшись над бланком, в соответствующей графе вывел: «Луиза Мэй Парэм». Тогда как его мать звали Кэролин.

Выходя наружу, встретил троих других рекрутов, которые шли по тротуару к кафе. Они шли и так между собой болтали, словно были друзьями детства. Увидев его, смолкли, и он заговорил с ними сам, спросив, как у них дела, на что они ответили, что хорошо, и вошли в заведение.

Фамилия доктора была Муар, а его кабинет располагался на Западной Сосновой. К тому времени, как Билли туда добрался, в прихожей ждали человек шесть, в основном молодые люди и мальчики, с документами новобранцев в руках. Назвав медсестре за стойкой свою фамилию, он сел в кресло и стал дожидаться очереди.

Когда медсестра в конце концов его пригласила, он спал, проснулся как ужаленный и принялся озираться, не понимая, где он.

— Парэм, — повторила она.

Он встал:

— Это я.

Медсестра вручила ему бланк и поставила в коридоре, где, прикрывая ему один глаз картонкой, заставила вычитывать буквы с таблицы на стене. Он дочитал до самой нижней строчки, и она стала проверять второй глаз.

— Хорошие у вас глаза, — сказала она.

— Да, мэм, — отозвался он. — Этим я и раньше мог похвалиться.

— Ну, наверное, — сказала она. — Куда реже бывает, чтобы сначала глаза были плохие, а потом становились хорошими.

Когда зашел в кабинет, доктор усадил его в кресло и стал смотреть в глаза, светя туда фонариком, потом чем-то холодным залез в ухо, стал смотреть туда. Велел расстегнуть рубашку.

— Приехали верхом? — спросил он.

— Да, сэр.

— И откуда же?

— Из Мексики.

— Вот как. Ваши родные чем-нибудь болеют?

— Нет, сэр. Они все умерли.

— Вот как, — опять сказал доктор.

Приложил к груди мальчика холодный конус стетоскопа, послушал. Постучал ему по груди кончиками пальцев. Снова приложил стетоскоп к его груди, послушал зажмурившись. Сел выпрямившись, вынул трубки из ушей и откинулся в кресле.

— У вас шумы в сердце, — сказал он.

— Что это значит?

— Это значит, что в армию вам нельзя.

Десять дней он работал на конюшне рядом с шоссе, спал там же в деннике, пока не накопил денег на одежду и на автобус до Эль-Пасо. Оставив коня на хранение владельцу конюшни, на восток поехал в новой синей рубашке с перламутровыми пуговицами и новой равендуковой рабочей куртке.

В Эль-Пасо было холодно и шумно. Нашел рекрутский пункт, там ему клерк снова выписал все те же самые документы, он постоял в очереди вместе с другими мужчинами, все разделись, побросали одежду в корзину, каждому дали медный номерок, и опять они, с документами в руках, выстроились в голую очередь.

Дойдя до стола, где сидел доктор, он подал ему свои бумаги, доктор заглянул ему в рот и уши. Затем приложил стетоскоп к его груди. Велел повернуться спиной, приложил стетоскоп к спине, послушал. Потом снова стал слушать грудь. Потом взял со стола печать и, шлепнув ею по бланку, подал бумаги.

— Вас пропустить не могу, — сказал он.

— Что же со мной такого?

— У вас перебои с сердцем.

— Да нет у меня ничего с сердцем.

— Нет, есть.

— Я что — умру?

— Когда-нибудь — конечно. Это, скорее всего, не так уж серьезно. Но в армию вам с этим нельзя.

— Но вы меня могли бы пропустить, если бы захотели.

— Мог бы. Но не пропущу. Все равно это рано или поздно обнаружится. Не сейчас, так потом.

Еще не было полудня, когда он вышел и двинулся по улице Сан-Антонио. По улице Южная-Эль-Пасо дошел до «Кафе Сплендид», съел комплексный ланч, опять добрался до автобусного вокзала и прежде наступления темноты был уже снова в Деминге.

Когда утром он зашел в конюшню, мистер Чандлер разбирался с упряжью в седельной кладовой. Поднял взгляд.

— Ну, — сказал он, — взяли тебя в армию?

— Нет, сэр, не взяли. Не годен, говорят.

— Жаль, жаль.

— Да, сэр. Мне тоже.

— Что собираешься делать?

— Попробую еще раз в Альбукерке.

— Сынок, у них эти рекрутские конторы по всей стране. Так и будешь всю жизнь по ним шляться?

— Да знаю. Но все же попробую еще разок.

Доработал до конца недели, получил деньги и утром в воскресенье сел в автобус. А езды там на целый день. Ночь настала, когда проезжали Сокорро; небо полнилось стаями водоплавающих птиц, которые кружили и опускались на пойменные болота к востоку от шоссе. Он наблюдал, повернув лицо к холодному темнеющему стеклу окна. Прислушался, но птичьих криков слышно не было: все заглушал рокот автобусного мотора.

Переночевав в приюте Молодежной христианской ассоциации, к открытию был уже в вербовочной конторе, а незадолго перед полуднем опять сидел в автобусе, идущем на юг. Спросил доктора, нет ли какого лекарства, чтобы ему попить, но доктор сказал, что нет. Тогда спросил, нет ли чего-нибудь такого, что примешь — и сердце будет звучать нормально. Хотя бы временно.

— Вы откуда родом? — спросил доктор.

— Из Кловердейла, Нью-Мексико.

— И в скольких уже пунктах успели попытать счастья?