Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5

— Вы были знакомы с ним?

— Конечно. Одно время я у него работал.

— А вам когда-нибудь случалось убить индейца?

— Мне — нет. Пару раз был близок к этому. Пришлось схлестнуться кое с кем из тех, что у меня работали.

— А на муле там кто?

— Это Джеймс Отри. Ему все равно было, на чем ездить.

— А это кто? С пумой, навьюченной на лошадь.

Старик покачал головой.

— Это я знаю кто, — сказал он. — Но не скажу.

Старик допил свой кофе, встал, взял с буфета сигареты и пепельницу. Пепельница была с Чикагской Всемирной выставки — литая, чугунная и с надписью: «1833–1933». А с другой стороны — «Столетие Прогресса».

— Пошли-ка в гостиную, — сказал он.

Они перешли в гостиную. Там у стены, мимо которой они шли из столовой, стояла отделанная дубовым шпоном фисгармония. На ней кружевная салфетка. А на салфетке — раскрашенный вручную фотопортрет жены старика в молодости.

— Стоит тут у меня, стоит, — показывая на фисгармонию, сказал старик, — но не играет. Да и некому теперь на ней играть-то.

— Моя бабушка на такой играла, — сказал Билли. — В церкви.

— Да, раньше женщины любили музицировать. А теперь — что ж… Теперь виктролу ручкой завел, она и играет.

Нагнувшись, он кочергой отворил печную дверцу, расшевелил огонь и, подложив полешко, закрыл дверцу.

Они сели, и старик стал рассказывать ему истории о том, как в молодости он перегонял стада из Мексики, и как на город Коламбус в девятьсот шестнадцатом напал Панчо Вилья, и как вместе с шерифом и его помощниками-добровольцами они по пятам преследовали плохих парней, которые пытались удрать через границу, и про засуху в восемьсот восемьдесят шестом, когда тут все мерли от голода, а они гнали стадо тощих коровенок староиспанской породы корриенте, — купили-то за гроши, но надо было вывести их отсюда на север, гнали через горные пастбища — глядь, а и там все выжжено. А коровенки были уже так плохи, что при вечернем солнце, когда оно так и палит, окончательно дожигая западные пустынные склоны, они против него прямо что чуть не насквозь уже светились.

— И что ты теперь собираешься делать? — потом сказал он.

— Не знаю. Пойду куда-нибудь наймусь, наверное.

— У нас-то тут уже дело к закрытию идет.

— Да, сэр. Я понимаю. Я не прошусь.

— Да вот война еще, — сказал старик. — Что будет дальше, теперь вообще не поймешь.

— Да, сэр. Действительно не поймешь.

Старик уговаривал его остаться на ночь, но он не согласился. Они стояли на крыльце. Было холодно, и прерия вокруг лежала в глубоком молчании. У ворот тихонько заржал конь.

— Ну, ты же можешь новую жизнь и с утра начать, — сказал старик.

— Знаю. Мне просто надо куда-то двигаться.

— Что ж…

— Это ничего, ехать ночью мне нравится.

— Да, — сказал старик. — Мне тоже всегда нравилось. Но ты береги себя, сынок.

— Да, сэр. Я постараюсь. Спасибо.

Той ночью он стал лагерем на широкой равнине Анимас-Плейнз, ветер продувал траву, и он уснул на земле, завернувшись в серапе и шерстяное одеяло, которое дал ему старик. Разжег небольшой костерок, но дров было мало, и костер ночью потух; он проснулся и смотрел, как зимние звезды срываются с насиженных мест и мчатся к гибели в темноте. Слышно было, как ходит в путах конь, как тихонько рвет зубами травинки, как он дышит и машет хвостом, а далеко на юге, за горами Хатчет-Маунтенз, над Мексикой, вдруг промелькнула молния, и он понял, что похоронят его не в этой долине, а где-то в незнакомом дальнем месте среди совсем чужих людей, и он стал смотреть туда, где волновалась, бежала от ветра трава под холодными звездами — так, будто это сама земля куда-то, очертя голову, несется, и, прежде чем опять заснуть, он тихо сказал себе, что из всего, что считается известным, ясно только одно: что ничего до конца не ясно. Не только насчет войны. Насчет вообще всего.

Работать пошел к «Хэшнайфам», хоть это были уже и не те «Хэшнайфы».^{91} Его послали на дальний полевой стан на реку Малое Колорадо. За три месяца он видел там лишь троих других людей. Когда в марте получил деньги, съездил на почту в Уинслоу, послал мистеру Сандерсу перевод на двадцать долларов, которые был ему должен, и направился в бар на Первой улице, где сел на табурет, сдвинул большим пальцем шляпу на затылок и заказал пива.

— Какой сорт пива предпочитаете? — сказал бармен.

— Да любой. Не важно.

— Однако молоды вы пить пиво.

— Тогда зачем спрашивать, какое пиво я предпочитаю?

— Это и впрямь не важно, потому что обслуживать вас я не буду.

— А он какое пьет? — Билли указал на мужчину, сидевшего у стойки несколько дальше.

Тот окинул его изучающим взглядом.

— Это «драфт», сынок. Бочковое нефильтрованное, — сказал мужчина. — Говори им, что по тебе плачет драфт.[654]

— Да, сэр. Благодарю вас.

— Не за что.

Немного пройдя по улице, он зашел в следующий бар и сел на табурет. Бармен нехотя подошел, встал перед ним.

— Дайте мне драфт.

Тот вернулся к своему месту за стойкой, нацедил пива в высокую стеклянную кружку, опять подошел и поставил кружку на стойку бара. Билли положил на стойку доллар, бармен прошел к кассовому аппарату, дернул рукоять, аппарат звякнул, бармен вернулся и с прихлопом шмякнул на стойку семьдесят пять центов.

— А ты откуда такой? — сказал он.

— Когда-то был из Кловердейла. Нынче работаю у «Хэшнайфов».

— Нет больше никаких «Хэшнайфов». Бэббитты все продали.

— Продали. Знаю.

— Все продали овцеводам.

— Верно.

— Что на это скажешь?

— Не знаю.

— Ну так зато я знаю.

Билли окинул взглядом помещение. В баре было пусто, сидел один солдат, выглядел пьяным. Солдат смотрел на него в упор.

— Эмблему-то они им не продали, так или нет? — сказал бармен.

— Так.

— Так. Стало быть, нет никаких «Хэшнайфов».

— Не хочешь крутнуть пластинку? — указав на музыкальный автомат, сказал солдат.

— Нет, не хочу, — искоса на него глянув, сказал Билли. — Как-то неохота.

— Тогда сиди и не петюкай.

— Да я ничего.

— Что, не нравится пиво? — сказал бармен.

— Да нет. Вроде нормальное. А что, часто жалуются?

— Да вот смотрю, ты не пьешь и не пьешь.

Билли посмотрел на пиво. Потом бросил взгляд вдоль стойки. Солдат сел боком и положил одну ладонь на колено. Будто решает, вставать или нет.

— Вот и подумалось: может, с пивом что не так?

— Да нет, не думаю, — сказал Билли. — Но если что, я вам скажу.

— Сигареткой не угостишь? — сказал солдат.

— Я не курю.

— Ты не куришь.

— Нет.

Бармен извлек из нагрудного кармана пачку «Лаки страйк», бросил ее на стойку и толкнул в направлении солдата.

— Наше вам, солдат, — сказал он.

— Спасибо, — сказал солдат.

Встряхнув пачку, наполовину выпростал оттуда несколько сигарет, одну вынул губами, достал из кармана зажигалку, прикурил, положил зажигалку на прилавок и пустил пачку по плоскости назад к бармену.

— А что это у тебя в кармане? — сказал он.