Цирк
Шрифт:
— Это проявление нежных чувств? Или чего-то большего? Или чего-то другого?
— Зачем вы меня обижаете?
— Я вовсе не хочу вас обидеть. — Его голос прозвучал не слишком убедительно. — Вы всегда играете какую-то роль?
Девушка убрала руку. На ее лице были написаны боль и смущение.
— Не могу понять, что я такого сделала или сказала. И не сомневаюсь, что вы хотите меня обидеть. Вам вдруг захотелось меня обидеть. Почему бы тогда не ударить меня, прямо здесь, при людях? Тогда бы вы смогли заодно задеть и мою гордость. Я не понимаю, просто не понимаю. — Мария отодвинула кресло
Теперь пришла очередь Бруно взять ее за руку. Трудно сказать, что это было: любовь, влечение или просто попытка удержать Марию. Бруно сказал:
— Я и сам хотел бы.
— Хотели бы что?
— Найти дорогу. — Он посмотрел на девушку, слегка изогнув брови. — Вы давно работаете в ЦРУ?
На лице Марии вновь появилось смущение.
— Почти четыре года.
— Кто назначил вас заниматься этим конкретным делом?
— Доктор Харпер. А почему вы спрашиваете?
— Я думал, это сделал человек, называющий себя Чарльзом.
— Он меня и назначил. Но мою кандидатуру предложил доктор Харпер. Он очень настаивал, чтобы именно я отправилась в это путешествие.
— Могу поклясться, что так и было.
— Что это должно означать?
— Мои поздравления доктору Харперу. У него безупречный вкус. Кто такой Чарльз?
— Просто Чарльз.
— У этого «просто Чарльза» есть фамилия.
— Почему бы вам не спросить его самого?
— Он мне все равно не скажет. Я надеялся на вас.
— Вы же знаете, нам не положено разглашать подобные сведения.
— Ха, мне это нравится! Я рискую ради ЦРУ своей дурацкой жизнью, а они не доверяют мне даже такую немудреную информацию. Я-то надеялся, что хотя бы теперь уже могу доверять вам, а вы можете доверять мне. Похоже, я ошибся — во второй раз, между прочим. Вы готовы послать меня на смерть, но не готовы сказать мне даже это. Вера, доверие, верность — это ведь великие ценности, не правда ли? Или были таковыми. Похоже, в наше время от всего этого не много осталось.
— Его имя — адмирал Джордж Чарльз Джемисон.
Бруно посмотрел на девушку долгим взглядом, потом медленно расплылся в широкой улыбке, преобразившей все его лицо. Мария отняла руку и сердито посмотрела на него. За своим столом Кан Дан подтолкнул локтем Робака и Мануэло, и все трое с интересом принялись наблюдать за происходящим.
— Вы ужасный тип! Вы лживый, хитрый, лицемерный человек — если, конечно, еще достойны звания человека! И вы имеете наглость спрашивать меня, всегда ли я играю роль? Даже если и так — хотя это вовсе не так — то до вас мне далеко! Почему вы так поступаете? Я это ничем не заслужила!
Робак заметил:
— Она с каждой минутой злится все больше.
— Плохо же ты знаешь человеческую натуру! — сказал Кан Дан. — Не пройдет и полминуты, как он сделает ей предложение.
Бруно сказал:
— Прошу меня простить, но я был вынужден это сделать.
— Чтобы выяснить, доверяю ли я вам?
— Это чрезвычайно важно для меня. Умоляю вас, простите меня. — Бруно снова взял Марию за руку, на этот раз без сопротивления с ее стороны, и внимательно осмотрел безымянный палец. — Тут явно чего-то не хватает.
— Чего?
— Вы помните, что мы должны делать вид, будто влюблены
друг в друга?— Я помню. — Мария помолчала, потом нерешительно спросила: — Вы думаете, что нам пора перестать притворяться?
— Не думаю, а уверен. Ты любишь меня, Мария?
Вопрос был задан шепотом, но ответ последовал немедленно:
— Да. — Девушка посмотрела на свою левую руку и улыбнулась. — Тут действительно чего-то не хватает.
Кан Дан с облегчением откинулся на спинку стула.
— Ну, что вам говорил дядюшка Кан Дан? Кому-то пора угостить меня пивом.
Бруно спросил:
— Ты уверена?
— Даже очень умные мужчины задают порой идиотские вопросы. Разве ты сам не видишь?
— Кажется, вижу. По крайней мере, надеюсь, что вижу.
— Я уже давно люблю тебя. — Улыбка исчезла с лица Марии. — В самом начале я часто смотрела, как ты с завязанными глазами выступаешь на трапеции. Через некоторое время я уже не могла на это смотреть и выходила из зала совершенно больная. Теперь я вообще не могу себя заставить зайти в зал, и все равно мне нехорошо. На какую-то долю секунды раньше или позже… — Мария замолчала. Глаза ее наполнились слезами. — Но даже снаружи я все равно слышу музыку, твою музыку, и когда она начинается, у меня внутри все обмирает.
— Ты выйдешь за меня?
— Конечно, выйду, балда ты этакий! — Она теперь плакала, не стесняясь.
— Ну все, хватит ругаться. И обрати внимание: трое моих приятелей наблюдают за нами с большим интересом. Мне кажется, они заключают в отношении нас пари. Думаю, что мне не поздоровится, если мы не оправдаем их ожиданий.
— Я их не вижу.
Бруно подал девушке платок, и она вытерла слезы.
— Похоже, они и в самом деле настроены решительно. — Бессознательно смяв в руке платок, Мария посмотрела на Бруно. — Я люблю тебя и хочу выйти за тебя замуж. Это звучит очень старомодно, да? Я бы завтра же вышла за тебя, но не могу стать женой величайшего воздушного гимнаста на свете. Не могу. Надеюсь, ты понимаешь почему. Ты же не хочешь, чтобы я всю жизнь умирала?
— Это было бы плохо для нас обоих. Да-а, век живи — век учись. Я-то думал, что шантаж обычно начинается после свадьбы.
— Ты живешь в странном мире, Бруно, если считаешь, что честность и шантаж — одно и то же.
Бруно задумался.
— Ты можешь выйти замуж за бывшего величайшего воздушного гимнаста.
— Бывшего?
— А что? Никаких проблем! — Бруно взмахнул рукой, словно отметая препятствие. — Я сожгу за собой трапецию… то есть мосты, как гласит пословица.
Мария удивленно посмотрела на него.
— Вот так вот просто? Но это же твоя жизнь, Бруно.
— У меня есть и другие интересы.
— Какие?
— Когда станешь миссис Вилдерман, тогда и расскажу.
Когда еще это будет! Может быть, никогда. — Матримониальные вопросы явно интересовали девушку гораздо больше, чем поиск других занятий для будущего мужа.
— Можно пожениться послезавтра.
Мария снова уставилась на Бруно:
— Ты хочешь сказать, здесь? В этой стране?
— Упаси господи! Нет. В Штатах, по специальному разрешению. Можем вылететь завтра первым же самолетом. Никто нас не остановит. У меня куча денег.