Цитадель тамплиеров

— Даже не намекнули, что вы вправе отклонить высокую честь. Ведь вы не клялись, не топтали распятия и не вылизывали причинные места высокопоставленных тамплиеров.

Шевалье молчал, сжав кулаки.

— Может быть, вы почувствовали, что окольцованы более страшной силой, чем все эти тайны? Молчите? Снова придется мне говорить.

Глава XXVIII. Найден

Секретарь Султье поклонился и доложил, что к воротам королевского дворца прибыл подозрительный всадник. Он требует немедленной встречи с господином великим провизором.

— А со мною он не желает поговорить?! — тряхнул брыльями патриарх.

— Как он выглядит? — спросил великий провизор.

— Он просил передать вам вот это.

Д’Амьен взял кусок ткани и, улыбнувшись, сказал:

— Этого человека я жду. Ваше величество, господа, мне предстоит короткий конфиденциальный разговор, результатом которого могут стать большие решения.

— Какие тайны от нас? — мрачно поинтересовался Конрад.

— Временные, — нашелся великий провизор, — зовите его, Султье, зовите.

В маленькую комнату возле тронной залы ввели запыленного, изможденного человека, он бросился на колени перед д’Амьеном.

— Ладно, ладно, — пробормотал тот, — лучше рассказывайте, Гуле.

— Монастырь ордена святого Лазаря на берегу Мертвого моря.

— Это точно?

— Деньги сделали свое.

— Но он, насколько я понимаю, жив?

— Именно так, мессир. Мы сумели подкупить внешнюю охрану. Но он в тюрьме за двойными стенами, а там сменили всю стражу. Теперь в карауле там прокаженные рыцари. Они равнодушны к деньгам.

— К маленьким, вероятно. А дать им большие?

— Прошу прощения, мессир, боюсь, и очень большие деньги там не помогут. За это дело рыцарей выгонят из ордена, а то и повесят. Такое бывало.

Д’Амьен покусывал верхнюю губу.

— Что предлагаете?

— Все сделать быстро. Отправить пару десятков умелых людей с оружием. Ночью внешняя охрана даст себя связать и избить, шум сперва не поднимет. Ворота внутренней тюрьмы нетрудно взломать, это я выяснял. В суматохе его и прикончат. Повезет — успеют и ускакать.

— Ты берешься найти таких удальцов? И возглавишь?

— Найду, мессир. Но вы знаете мои условия, мессир.

Великий провизор махнул рукой.

— Да, все получишь. Но надо спешить, Гуле, надо спешить. Я рассчитываю на тебя. От тебя сейчас многое зависит.

Д’Амьен подошел к ящику, стоявшему на подоконнике, открыл его длинным ключом и вынул оттуда вышитый бисером кошель.

— Если что будет не так, я строго взыщу.

Гуле кивнул, перекрестился, прижал кошель к груди и, пятясь, выскользнул за порог.

Появление великого провизора — графа д’Амьена в тронной зале было встречено внимательными взглядами. На его птичьем лице трудно было что-то прочесть.

— Не томите нас, граф, — сказал патриарх. — О чем вы договорились с вашим секретным человеком?

— Погодите, Ваше святейшество. Маркиз, насколько я знаю, часть выборных находится в вашем лагере.

— Ровно половина, вторая — в лагере Раймунда.

— Боюсь, с ними придется проститься.

— Почему вы так решили?

— Я уверен, что граф Раймунд заранее распорядился слушать только его приказы.

— Весьма возможно, — нахмурился Конрад. — Но главный вопрос — когда выступаем?

— Послезавтра утром. Когда убедимся, что наша игра стоит свеч.

— Опять проклятые тайны! — не выдержал патриарх, побагровев от злости.

— У меня есть основания держать кое-что при себе, — парировал д’Амьен. — Что случилось с графом Раймундом, вы знаете. И его величество поддерживает меня.

Все поглядели на короля. Он насупился и кивнул.

— Вы, де Сантор, — развивая инициативу, сказал д’Амьен, — готовьте гонцов. А нам всем, господа, пока не стоит покидать дворец.

Глава XXIX. Имя

Прежде всего — имя!

— Имя?! — воскликнул Шевалье.

— Безусловно, — кивнул брат Гийом. — Не станете же божиться, что вы — в самом деле лангедокский дворянин Реми де Труа…

Самозванец молчал.

— Или вы отец Марк и желаете навестить могилу старика Мельхиседека?

Мозаичное лицо окаменело.

— Вы многое обо мне знаете… Что еще?

Брат Гийом отхлебнул из баклажки.

— Следим за вами с момента вашего появления на дороге к Агаддину. Вы назвались каббалистическим именем — Анаэль. И так странно вели себя, что местный комтур не решился сразу вас вздернуть на сук как шпиона. Когда же вы объявили, что вам приспичило стать тамплиером, комтур этот факт отметил в еженедельном докладе. Не мог не отмстить. Ибо стать рыцарем ордена у вас было меньше шансов, чем у жабы стать лебедем.

— И, значит, били меня на плантации по вашему указанию?

Брат Гийом кивнул.

— И в прислужники к барону де Кренье вы помогли мне попасть, а не надсмотрщик?

— Нет. Этот успех на вашем счету. Откуда я, сидя в Иерусалиме, мог знать, что у какого-то чернокожего иудея-раба в Агадцине есть коробка с целебной мазью? Как предать своего товарища, вы придумали сами. А все прочее — наши дела… И лепрозорий.

— А король Иерусалимский?

— Это организовать было труднее всего.

— А отец Мельхиседек?

— Вы пропускаете, шевалье, Весельчака Анри.

— Не хотите же вы сказать…

— Больше, чем вы думаете. Большинство таких шаек в Святой земле контролирует орден.

— Но если Анри знал, что я у него по желанию ордена, почему он так странно со мной обходился?

— Потому что не получал вразумительных указаний и опасался вас потерять.

— А чего ждали вы, брат Гийом?

— Вы могли схватиться с Анри и стать главарем в этой шайке. Им и остались бы… Вожаком, каких много. Но мы решили по-своему, и, надо сказать, ваше продвижение меня особо заинтересовало.

— А рыцарей, что сопровождали меня из лепрозория… Их в самом деле зарезали?

— Да. Из соображений, не имеющих отношения к вашей истории.

— Что же вас заставляло тратить на меня столько сил и времени?

— Поднимаясь, вы повышались в цене, если так можно сказать, и с вами лично я связывал все большие свои надежды.

— Но я ведь десять раз мог погибнуть.

Монах пожал плечами.

— Естественно. Все в руке Божьей… Не поговорить ли об отце Мельхиседеке? Но сразу условимся, сейчас и никогда впредь не касаться морали. Я не исповедую вас, а лишь приоткрываю вам подоплеку того, что с вами происходило. Но мир, в который я вас ввожу, отнюдь не чурается представлений о добре и зле. Даже наоборот. Все, что вредит ордену, — зло, а что полезно — добро. Это — наша религия и философия, ясно?