Цитадель

Ещё одним сдерживающим аристократию фактором до недавнего времени оставался Рей – его просто боялись. Но сейчас приоритеты дяди существенно сместились: время и силы он тратил лишь на Джейса, своего мужа, век которого, к сожалению, был слишком короток. В надежде, что ремийские достижения в генной инженерии помогут Джейсу стареть медленнее, Рей даже передал Конфедерации чертежи новейшего оборудования.

Верн был поставлен в известность – и не сказал ни слова против. Заслужили.

Непросто в двух словах описать подвиг тех, кто, не жалея себя, спасал Галактику от Духов. И Верн не брался – не судил. Не имел права. Наоборот, активно поддерживал во всём: исследовательский центр на Арикте в действительности был организован только для того, чтобы разобраться в материалах ремийцев и спасти Джейса от преждевременной смерти. Будут ли полезны результаты работы центра для всей Империи, Верн не знал, но это не особо его волновало. Чего нельзя было сказать о других.

Дома узнали о существовании нового центра лишь спустя четыре цикла – и не преминули воспользоваться шансом на этом нажиться. После нескольких намёков, которые Верн благополучно проигнорировал, они наконец решились созвать Совет. Ожидаемо, и всё равно не очень приятно.

Конечно, Верн может оставить требования неудовлетворёнными, может бросить кусок в виде очередного тендера, но он тяготился этими обязанностями что в самом начале правления, что сейчас.

Сложность ситуации усугублялась ещё и тем, что за Эриеном начал ухаживать Дагон Хираам. Ничего против лично Верн не имел – не существовало в сознании неразрывной связи между Дагоном и смертью родных, произошедшей много циклов назад. Дагон был таким же испуганным подростком, как и Верн, и не мог в силу возраста участвовать в заговоре.

Эриен, похоже, не особо задумывался о делах прошлых дней, но Верн и не собирался обвинять его в нелояльности – даже к лучшему, что у кузена не осталось страшных воспоминаний. Хотя первоначально считал иначе: Эриен виделся ему замкнутым и нерешительным, вечно прячущимся за внушительной спиной Мая. А случай с гибелью жениха и вовсе мог выбить зыбкую почву из-под ног. Получается, Верн оказался не прав – и Эриен готов к новым отношениям.

Однако как император Верн был однозначно против возможного брака Эриена с главой Дома Хираам – вне зависимости от личных качеств Дагона этот шаг повлечёт за собой новый виток грызни и потерю хрупкого баланса между Домами основателей Империи. Позиции Хираам существенно усилятся, этим будут недовольны Атедисы и Оберны, а ответ на вопрос, во что может вылиться война между Домами, Верн знал из хроник.

С другой стороны, Верн на собственном опыте понимал, что польза для Империи от брака и подходящее в династическом смысле происхождение не гарантия счастья в отношениях, потому, сдерживаясь, пообещал себе не вмешиваться: если сложится, значит, так тому и быть.

Беседу о предстоящем Совете Домов прервал Малек – забежал в гостиную и со свойственной всем детям непосредственностью забрался к Кали на колени. Замер на секунду, догадавшись, что его не будут ругать, и обнял отца за шею, зажмурившись от счастья.

Верн не сдержал улыбки:

– Ладно, разберёмся.

– Мы поедем, – смущаясь, попрощался Кали и начал собираться. – Сар уже должен быть дома.

– Теллим вернётся через три часа, – зачем-то сказал Верн и устроился в подушках поудобнее, со вздохом облегчения закрывая веки.

Мысли о муже ровной и мощной волной выместили из головы размышления о Домах: семью Верн воспринимал неделимым целым – и эта цельность придавала ему сил.

Рождение Оделла стало новой вехой в развитии их с Теллимом отношений, наполнило смыслом и гармонией дом и окончательно залатало брешь в сердце Верна, оставшуюся после гибели нерождённого ребёнка. Теллим тоже безумно любил Оделла – и, похоже, переосмыслил отношение к старшим детям Верна, да и вообще ко всему: вместо сосредоточенной отчуждённости начал активно принимать участие в жизни семьи – стал полноценным мужем Верна, прекратил оглядываться на разницу в их положении и происхождении.

Верн был этому безмерно рад и украдкой любовался Теллимом, словно увидел его другими глазами: на смену несуразности пришла зрелая красота. Она не зависела от правильности черт или телосложения – всё шло изнутри. И Верн готов был поспорить, что изменения заметны не ему одному.

Ещё он искренне гордился успехами Теллима на научном поприще, уважением коллег в госпитале и в то же время понимал, что, несмотря на всё это, для мужа семья остаётся на первом месте. Теллим не давал поводов усомниться.

Правда, в последний месяц благостное настроение Верна омрачали едва ощутимые недомолвки: Теллим беспокоился о чём-то, но не посвящал в свою тайну. Отложенный комм с выключенным режимом проекции, тревожный взгляд мужа, сообщения среди ночи – игнорировать и дальше изображать идиллию оказалось сложно. Хотя охлаждения не было, Верн не чувствовал, что Теллим смотрит на него как-то иначе. В чём же дело?

Можно предположить многое, Верн не раз себя стопорил, чтобы не дать задание Сарейсу выяснить причину волнения мужа. Ещё хуже – придумать её самому и своим недоверием разрушить то, чего они достигали столько циклов. Сдерживаться было непросто, но сейчас Верн наконец решился: воспользовавшись свободным вечером, спросит Теллима обо всём. Как есть – у них не должно быть друг от друга секретов.

– Привет. – На лоб осторожно легли тёплые ладони, пальцы помассировали виски. Словно Теллим не знал, заснул ли Верн или просто погружён в свои мысли.

– Ты сегодня раньше, – не открывая глаз, улыбнулся Верн.

– Получилось освободиться. – Теллим наклонился и поцеловал его в губы. – Оди спит?

– Да. – Верн обнял его за шею и притянул для ещё одного поцелуя.

Нежность была неотъемлемой частью их брака, хотелось погрузиться в неё и раствориться без остатка, забыв обо всём, но Верн остановился, усадил Теллима рядом с собой, взял его руки в свои и, глядя в глаза, произнёс:

– Тел, скажи мне, что происходит. Не заставляй выяснять самому.

***

До недавнего времени Теллим считал себя, пожалуй, самым счастливым гражданином Империи: брак с любимым мужем, чудесный ребёнок, учёная степень, значимые публикации, признание старших товарищей и студентов в академии и успешная работа в госпитале. В этот насыщенный круг удалось вписать даже дружбу – как-то совершенно незаметно сблизился с преподавателем по имени Грид. С ним можно было обсудить и общего научного руководителя, и студентов – и даже сплетни из жизни Империи. В госпитале по понятным причинам Теллиму приходилось держать язык за зубами, а Грид правды о его муже не знал, и потому неловкости не возникало. Хотя политика в числе поднимаемых вопросов не значилась – ни Теллима, ни Грида борьба за власть не интересовала вообще.

Вот уже второй цикл Теллим преподавал в академии, по первости было страшно выступать перед аудиторией, но он пересилил свой страх довольно быстро – слишком был увлечён темой исследований и хотел донести её суть студентам, чтобы размениваться на бесполезные эмоции. Как ни странно, студенты Теллима не просто уважали – относились с симпатией. А вот попытки флирта его откровенно удивляли: не думал, что будет привлекательным для молодых жителей столицы. Это могло потешить самолюбие, но натуре Теллима такие чувства были чужды.

Возможно, в самом начале общения и Грид проявлял интерес, отличный от дружеского, Теллим не пытался разобрать, но чётко обозначил границу: женат и обожает мужа, есть ребёнок; эта часть жизни незыблема и обсуждению не подлежит. Примеры коллег, заводивших служебные романы – и вправду не отличишь, когда задерживаешься из-за нагрузки, а когда по иной причине, – Теллима никоим образом не вдохновляли. Не осуждал и не вникал. Знал, что не станет изменять, и дело совсем не в том, что он женат на императоре.