Цивилизации

Мальта заслуживает большего места в истории цивилизации, чем ей уделяет историческая традиция. Но, подобно другим усеянным мегалитами островам Средиземноморья, она низведена до незначительного положения из-за полного исчезновения древней цивилизации. В XVIII веке появились первые сообщения о руинах на Мальте, тогда же были сделаны первые гравюры [787] ; примерно в это же время были заново открыты монументальные цивилизации ацтеков и майя (см. выше, с. 188, 232) [788] и начались раскопки Геркуланума; но если эти другие раскопки — вследствие их отдаленности или, напротив, известности, — постепенно изменили выстроенную археологами картину мира, древняя цивилизация Мальты не была вписана в историю человечества. Она не оказала видимого влияния на то, что последовало за ней. Похоже на фальстарт. Напротив, острова восточного Средиземноморья приобрели героический статус; здесь, хотя и не очень последовательно, прослежена цивилизационная приемственность, оказавшая воздействие на Грецию, а через нее — на весь «западный» мир. Тяга этой нити, соблазн «корней» приводит нас в эгейский бронзовый век через минойский Крит к Кикладским островам в третьем и втором тысячелетиях до н. э. и к элегантным мраморным арфисткам Кароса, которые, перебирая струны, словно начинают новую замечательную эру.

787

J. Houel, Voyage pittoresque des lies de Sicilie, de Malte et de Liparie, 4 vols (Paris, 1787).

788

Fernandez-Armesto, op. cit., pp. 357–358.

Гибель рая: минойский Крит

Для малого острова Крит весьма велик: его площадь 3200 квадратных миль. Однако две трети острова покрыты горами, где земледелие невозможно. Сегодня это один из самых диких и неприступных европейских ландшафтов. В древние времена условия для земледелия были лучше, почву еще не уничтожила эрозия и на острове росли леса. Но отыскать здесь следы цивилизации всегда было нелегко. К тому времени, как в 1901 году Артур Эванс в поисках происхождения письменности открыл знаменитый дворец в Кноссе, великолепие древней критской цивилизации было начисто забыто и свыше трех тысяч лет никто и не подозревал о ее существовании. Когда сегодня смотришь на находки археологов — обширные дворцы, их великолепные орнаменты, множество городов и прежде всего на стенные росписи, изображающие богатую, разнообразную жизнь привилегированных членов общества, легко предположить, что древний Крит был чем-то вроде изобильного рая: повсюду сады, полные лилий и ирисов, гладиолусов и крокусов; поля пшеницы и бобов, виноградники, оливковые рощи, миндаль и айва; леса, дающие топливо, мед и оленину; все это окружено морем, полным дельфинов и осьминогов, а в небе летает множество куропаток и удодов.

Однако было бы ошибкой судить о нашей жизни по процветанию, которое показывает телевизионная реклама, или о питании бедняков по изображениям столовых богачей. Вот и о процветании древнего Крита нужно судить не только по великому искусству, но по всему объему археологических находок. А эти находки свидетельствуют, что роскошная жизнь, отраженная в искусстве, идет не от природного изобилия. Она опирается на тяжкий труд в суровой среде с малоплодородными почвами и опасными морями. И зависит от строгого контроля за распределением пищи.

Очевидно, что богатой и легкой жизнью в просторных дворцовых залах жили лишь немногие. На росписях мы видим их занятых сплетнями, пирами и играми. В не подвергшихся разграблению поселениях, например Закросе, можно позавидовать роскоши, окружавшей знатных критян: мраморные чаши и кувшины из порфирита, шкатулка для косметики в форме сидящей борзой, сделанная из кристаллического сланца, с маленькой элегантной ручкой [789] . Но дворцы существовали вовсе не для того, чтобы в них жили эти люди. Главная функция дворцов — быть складами, где сосредоточивалась пища и откуда ее распределяли среди всего населения. После того как эта цивилизация рухнула и кносский дворец превратился в развалины, люди, глядя на него, представляли себе коридоры и залы частью гигантского лабиринта, построенного как дом чудовища, которому приносили в жертву — на съедение — людей. В действительности дворец был построен для хранения огромных глиняных кувшинов; часть их, некогда полных вина, масла и зерна, все еще остается на месте. Каменные сундуки, выложенные свинцом, были чем-то вроде сейфов «центрального банка» для осуществлявшейся под контролем государства торговли; товары развозили корабли, которые вели по морю так искусно, что, по мнению греков, «они сами отыскивали путь в волнах». Дворцовые запасы включали и товары, предназначавшиеся к переработке ремесленниками для перепродажи: в развалинах дворца в Закросе аккуратно лежат слоновьи бивни и страусовые яйца [790] . Особые чиновники записывали на глиняных табличках все подробности хранения, распределения и торговли.

789

N. Platon, Zakros: the Discovery of a Lost Palace of Ancient Crete (New York, 1971), pp. 64–66.

790

Ibid., pp. 61, 245.

За стенами дворцов в домах подобных миниатюрным дворцам — с колоннами, балконами и галереями на верхних этажах — жили представители среднего класса. Обитатели таких домов вели, как и обитатели дворцов, не чуждались роскоши. Например, они пользовались многоцветной глиняной посудой, тонкой, как фарфор, или сложно разрисованными наземными каменными ваннами.

На краю системы распределения пищи располагались крестьяне, которые эту пищу производили. Эксгумированные останки свидетельствуют, что мало кто из этих людей доживал до сорока лет: это меньше средней ожидаемой продолжительности жизни человека на тысячу лет раньше, задолго до появления цивилизации. Большая часть населения жила на грани голода [791] . Среда была слишком ненадежной. Через много лет после исчезновения цивилизации греческие писатели изображали Крит землей опустошительных засух. Тем временем на соседнем острове Фера, в середине второго тысячелетия до н. э. (дата этого извержения остается спорной) разрушенном грандиозным извержением, под слоем вулканического пепла и пемзы оказался погребенным роскошный город Акротири. Кносс и аналогичные дворцовые комплексы на побережье в районе Фиастоса, Маллии и Закроса раз или два восстанавливались, становясь все более роскошными, после предполагаемого разрушения по неизвестным причинам; в некоторых случаях это, возможно, были землетрясения.

791

O. Dickinson, The Aegean Bronze Age (Cambridge, 1994).

В более поздних дворцах появились укрепления. Это свидетельствует о новой угрозе — внутренних войнах. Роль Кносса как образца для остальных дворцов, возможно, явилась результатом политического переворота: элита с юга и востока Крита как будто переселилась в Кносс после одного из восстановлений этого дворца. Ко времени последнего разрушения Кносса, которое обычно датируют 1400 годом до н. э., судьба Крита, по-видимому, оказалась тесно связанной с так называемой «микенской» цивилизацией южной Греции (см. выше, с. 306). То, что уцелело после разрушения экологии, погибло в войнах и землетрясениях. Удивительно, как хрупкая экономика, основанная на бюрократических распределительных методах, могла кормить города и элиту так долго.

Часто говорят, будто Крит был отправным пунктом, с которого началась современная западная цивилизация; влияние Крита через Микены и древнюю Грецию распространилось и на нас. Но между ними в течение половины тысячелетия царил «темный век», и в это время о прежней цивилизации забыли. Воспоминания о Микенах в эту бесписьменную эпоху сохранялись только в народной поэзии; а для Греции классического периода древний Крит был тысячелетней легендой — почти такой же древней и далекой, как для нас. Поздняя минойская культура имела нечто общее с создателями классического мира: ее народ, по крайней мере ее элита, пользовалась языком, который может считаться ранней формой греческого; но и это был утраченный мир, отделенный от классической Греции тремя или четырьмя веками до возобновления литературной традиции. Нить, которая как будто должна была привести нас в прошлое, порвалась еще до того, как мы вошли в лабиринт.

После провала минойского эксперимента острова Средиземноморья редко становились родиной самостоятельных цивилизаций. Но не потому, что не способны были восстановить процветание или привлечь культурные влияния. Хотя мореплавание все больше совершенствовалось и корабли двигались все быстрее [792] , острова никогда не становились «местами привала» на линиях сообщения по морю. Майорка, например, была «землей средневекового Wirtschaftwunder» [793] [794] . Сицилия (вероятно, она слишком велика, чтобы считаться малым островом с соответствующей цивилизацией) стала сосудом, в котором в результате попыток создать собственную империю и организовать свою торговлю в Средиземноморье смешивались влияния греков, и мавров, норманнов и германцев, каталонцев и анжуйцев. Современная Мальта — уникальная смесь, весьма своеобразная, ревностно католическая и с семитским языком. Однако остается справедливым утверждение, что большинство новых инициатив в создании цивилизации Средиземноморья приходится на материк (см. ниже, с. 440–444, 509–541). В этом смысле блестящим экспериментом стала Венеция.

792

J. H. Pryor, Geography, Technology and War: Studies in the Maritime History of the Mediterranean, 649-1571 (Cambridge, 1988), pp. 25–86.

793

F. Femdndez-Armesto, Before Columbus: Exploration and Colonisation from the Mediterranean to the Atlantic, 1229–1492 (Philadelphia, 1987), p. 26; D. Abulafia, A Mediterranean Emporium (Cambridge, 1994), pp. 127–128, 168.

794

Экономическое чудо (нем.).

Сотворение лагуны: Венеция как цивилизация малого острова

«Наши предки всегда старались украсить этот город красивейшими храмами, частными домами и просторными площадями, чтобы в дикой местности вырос самый красивый и великолепный город современного мира». Эти слова из резолюции венецианского сената 1535 года кажутся вполне справедливыми, когда смотришь на город сегодня.

Стоит отметить, что венецианцы гордятся не только своими нынешними достижениями. Они гордятся и тем, с чего начинали их предки. В старой английской шутке шофер спрашивает дорогу у деревенского жителя. «Точно не знаю, — отвечает деревенщина, — но на вашем месте я бы начинал не отсюда». Внешне Венеция — как раз то место, какого нужно избегать, если хочешь строить великую цивилизацию. Болотистые острова, погруженные в море, все больше опускаются под тяжестью знаменитых зданий, сооруженных надменными и сверх меры уверенными в себе венецианцами прошлого. Чудо Венеции не только в ее невероятной красоте, но и в невозможности ее существования с точки зрения здравого смысла. Сегодня город погружается в воду. Море требует вернуть ему его творение. Нигде лучше, чем здесь, не видно, что означает цивилизация на практике: великий город, усилиями человека созданный во враждебном окружении.

Уехав подальше от Лидо, среди тростниковых зарослей Торчелло и Мурано, можно увидеть негостеприимную природу в ее первозданном виде: до появления на них зданий острова Венеции были всего лишь тростниковыми зарослями и солеными болотами вроде тех, что до сих пор есть поблизости. Ранняя мозаика, изображающая прибытие реликвий покровителя Венеции святого Марка, показывает те же унылые картины. Под рукой нет никаких средств для поддержания жизни, кроме двух, на которые опиралась экономика ранней Венеции: вначале рыболовства, затем торговли. Великий историк Арнольд Тойнби прославился своей теорией о том, что происхождение цивилизации следует искать в стремлении человека ответить на вызов среды. Нигде в мире ответ на этот вызов не был таким ошеломляющим, как в Венеции [795] .

795

A. J. Toynbee, A Study of History (London, 1934), vol. i, p. 271; vol. ii, pp. 1-72.

По стандартам итальянских городов Венецию основали поздно, когда римская империя в западном Средиземноморье уже распадалась и жители материка бежали от наседающих варваров. Со временем Венеция стала синонимом великолепия и изысканности, она славилась своей блистающей богатством аристократией. «Венецианская роскошь» для Европы периода Возрождения все равно что «персидская роскошь» для древнего Рима. Слова «Венецианский сенат» сразу вызывают представление о патрицианской гордости и высокомерии правительства республики. Однако в ранние времена жителей Венеции хвалили за их примитивную простоту. «У них в изобилии только рыба, — писал римский наблюдатель в 537 году н. э., — богатые и бедные живут вместе и в равенстве. У всех одинаковая пища и одинаковые дома, поэтому они не завидуют друг другу и свободны от пороков, которые правят миром». Вначале, «усевшись, как водяная птица», они строят деревянные хижины на сваях или на полосках гальки, ограждают их плетеными решетками, чтобы уберечь от волн, а потом выгребают со дна лагун ил, чтобы создать на своем неустойчивом островке основу для более постоянного сооружения. В определенном смысле город до сих пор стоит на сваях: под известняковым фундаментом истрийские сосны и дубы на двадцать пять футов ушли в подвижный песок, чтобы добраться до более устойчивого слежавшегося песка и глины [796] .

796

D. Howard, The Architectural History of Venice (London, 1987), pp. 15–18; A. Macadam, Blue Guide: Venice (London, 1989), pp. 48–49.