Цивилизаtion 2

– Нормально ты тут отстроился, - с нескрываемой завистью причмокнул Седой, издалека завидя постройки.
– Вышки смотрю соорудил, дома каменные. Ох них.. себе! Плотина! И еще одна! Вас случайно не Архимед Ломоносович Энштейн звать? Ты точно порох не сделал?

– Не сделал, не сделал, - смущенно улыбнулся я. Мне безумно льстила похвала бывшего начальника и я с удовольствием предвкушал, как он удивится, увидев внутренний быт.

Парадным строем мы вошли на главную площадь. Люди почтительным кольцом обступили нас, с восторженным любопытством разглядывая воинов в латах. Пришла пора представить новых гостей.

– Кава нашел друга!, - закричал я

– Это ты что ли кава?
– Тихо спросил меня Седой

– Ага. Это у них что-то вроде божества, - шепнул я в ответ, - тебя кстати твои как называют?

– Дядя.

– Дядя?! Оригинально, чо.

– В честь Василия Филипповича. Тебе, салаге, не понять.

– Друг кавы - Дядя!, - снова закричал я во все горло и показал на поблескивающего в полумраке Седого.

Толпа издала что-то одобрительного гула. Я мельком посмотрел на Тыкто. Вождь стоял с похоронным выражением и теребил в руке отполированную рукоятку топора. Не выдержав, я подошел.

– Это мой друг. Там, откуда я пришел, мы жили вместе и теперь очень рад, что его встретил.

Тыкто кивнул, соглашаясь со мной, но определенно не радуясь этому событию.

– Он тоже кава - скорее утвердительно, чем вопросительно сказал туземец.

– Кава, - после недолгого молчания согласился я с ним, - но для своих людей. Он живет очень далеко. За морем. И потом уйдет к себе.

Последняя фраза, подействовала на Тыкто словно бальзам. Глаза его засияли как у помилованного.

– Уйдет?
– переспросил он, не веря в услышанное

– Уйдет. У Дяди свой хэв и много дел.

Видя, что вождь взыграл духом, я попросил его позаботиться о воинах Седого и накормить их. Тыкто убежал исполнять с таким рвением, будто отбытие гостей должно было случиться сразу после ужина.

Разобравшись с терзаниями вождя, я позвал Седого в свой дом. Дядя постучал по стенам, пошатал петли двери и шумно зашел внутрь, почти касаясь верхушкой шлема потолка.

– Добротная горница, - похвалил он, после развязал шнурки сбоку от лат и снял с себя несколько килограммов железа. Под броней неожиданно обнаружилась туника, явно не современного происхождения.

– Откуда ты ткань взял?!
– Я схватился за материал. Он был грубый, плотный и влажный от пота. Но мне казалось, что одежда просто великолепна.

– Бабы мои ткут. И веревки изо льна плетут. Ты до этого не допер что ли, гений изобретений?

– Веревки я из крапивы делаю. Но как ткать - понятия не имею, - виновато сознался я.

– Это меня бабуля научила. Пятилетнего пацана веретеном мучила. Никогда бы не подумал, что пригодится.

– А мне можешь белье сшить? У меня труселя до дыр уже. А кожу на голое тело надевать сам понимаешь...

– О чем речь, Гномище! Мы теперь такой симбиоз закрутим, планета ахнет!
– он снова схватил меня локтем за шею, слегка придушив, - Ты на стол что-нибудь набросаешь, кстати? Я есть хочу, как енот полоскать.

– Конечно. Пхо вот-вот должна принести.

В ту же секунду раздался стук, и в дом начали заплывать тарелки с едой. Запах яств плотно заполнил помещение и слюна принялась хлестать из желез. Седой плюхнулся на лавку и снова по-мушиному потер руки в предвкушении обжорства. Стол был действительно прекрасен. Рыбный супчик, зайчатина фаршированная грибами, ребрышки козленка, пирожки с птицей. Я специально просил приносить маленькие порции, чтобы поразить Дядю разнообразием и это удалось на все 146%.

– Какая красота, все-таки, - промычал Седой с набитым ртом.

Я уже приготовился спросить, что конкретно ему пришлось по душе, когда увидел, что он смотрит не на еду, а на зад уносящей тарелки Пхо.

– Ты о ней, что ли?
– спросил я, когда девушка скрылась за дверью

– Угу, - кивнул Седой, - достойную цыпу сыскал. Опрятная.

– Да не, это просто домработница. С женщинами у меня как-то не сложилось, - я грустно вздохнул, вспоминая Лиу. Рассказывать он ней совсем не хотелось, поэтому я быстро задал встречный вопрос:

– А у тебя как на этом фронте?

– Да никак, - Седой начал ковыряться косточкой в зубах.
– Бабы в нашем деле - это к беде. Да и я ж женатый, к тому же.

Я широко улыбнулся, но взглянув на Седого понял, что он, похоже, не шутил.

– Ты же женатый там. А сейчас ты тут.

– И что? Я обещание то давал Ему, - Седой ткнул пальцем в потолок, - и потом. Вдруг все-таки назад... Как я потом с этим жить то буду?

Ответ меня поразил, и мы замолчали, каждый думая о чем-то своем. Тишину нарушила вновь пришедшая Пхо, тащившая блюдо с пельменями. При виде этого зрелища у Седого потекла скупая слеза.

– Ну Гном, ну ты..., - только и смог вымолвить он, и тяжело сглотнул.

К пельменям прилагался фирменный чай, но как только я начал разливать его по стаканчикам, Седой остановил меня.

– Погоди. Пельмени без водки - только собаки едят, - заявил он, и полез в свою кожаную сумку. Из ее недр был извлечен небольшой глиняный флакончик и в стаканчики, вместо чая, был разлит эликсир с острым спиртовым запахом.

– Давай, за встречу!

Мы выпили, и самогон непривычно обжег гортань. Я с шумом выдохнул и тут же засунул в рот горячий пельмень. Темная комната заиграла зайчиками светомузыки.

– Сам сделал?

– Не, из Москвы посылкой доставили, - Седой смотрел на меня как на полоумного, - конечно сам. Вот эти сто грамм месяц почти перегонял. Герметичности то в аппарате никакой.

– Из чего это? Груша?

– Не, - Седой довольно заулыбался, - березовый сок. Там сахара побольше. Немного сгустишь и он сам бродить начинает. Кстати вот еще, держи.

Из мешка появился на свет леденец на палочке, цвета жженого сахара. Я повертел его в руках и лизнул. Вкус был сладковатый, с небольшой горчинкой.

– Чупа-чупсы вот делаю. Десять литров сока выпаривается и вот такая штука выходит. Ты только не злоупотребляй. Если конечно бор-машину не изобрел.

Самогон с непривычки ударил в голову, мягко, как подушкой. Я смотрел на уплетающего пельмеши Седого, облизывал конфету и был самым счастливым человеком на планете.

***

Вечернюю тишину нарушила мелодия 'подмосковных вечеров' и подхвативший ее бас Седого. Достав свою дудку я напустил густой туман ностальгии. Седой подвывал, мерно оттрясывая темп найденными тут же погремушками и по небритым щербатым щекам текли тоскливые слезы.