cнарк снарк: Чагинск. Книга 1

За это не выпить было грешно. Мы выпили, хотя вроде больше и не хотели.

– Банкеты чрезвычайно утомительны… – громко рассуждал Хазин. – Если они начинают тебя преследовать, ты невольно думаешь, что это некое поражение…

Я оглянулся. Кристина все еще разговаривала с Федором, лицо у нее было испуганное и заплаканное, как мне показалось. В зале надышали, воздух колыхался. И солнце светило на Кристину сбоку.

Роман тоже оглянулся.

И жизнь закончиласьСтоптались прахоря… —

спел Паша и посмотрел себе на ноги.

– Это же не искусство – Роман с отвращением указал на сцену. – Да этот Паша не чалился ни разу! Шкура дешевая…

– Шмуля, да ты завидуешь! – Хазин постучал Романа по плечу. – Воркутэн имеет-таки успех! А ты хрустишь мослом на разогреве! Шмуля, езжай лучше в Ашкелон, там такое любят…

Роман не ответил, взял рюмку, Хазин налил ему.

– Я же говорил! – захихикал Хазин. – Ты сам осознаешь свою практическую никчемность!

Роман выпил.

– В этом мы, Шмуля, необыкновенно близки! Ты – плохой танцор, я посредственный художник…

– Ты художник?

– Я – художник…

Я опять обернулся к дверям. Федор и Кристина продолжали разговаривать. Кристина размахивала руками и заметно истерила, Федор пытался ее успокоить.

– Я художник, я рисую светом, мой инструмент – камера…

Хазин обнаружил, что камеры под рукой у него нет, растерянно заглянул под стол.

– Ты ее сдал человеку, – напомнил я.

– Меня вынудили сдать мою камеру человеку, – вдруг всхлипнул Хазин. – Но язык мой им не вырвать…

Хазин зачем-то погрозил кулаком полярнику.

– И жало жгучее змеи задвинул в глотку… И проходя моря и земли… глаголом сечь всякую лабазную сволочь… – сообщил Хазин.

Песня про судьбу закончилась, Паше аплодировали.

– А теперь моя главная песня! – серьезно произнес в микрофон Паша. – Я пою для вас, милые женщины! Песня «Королева»!

– А у меня шашку мою украли… – вздохнул Роман. – И шапку украли… За кулисами… Украли шашку…

Он открыл минералку и стал пить, проливая на галифе.

– Это Механошин! – громко зашептал Хазин. – Он давно к твоей бабе присматривался!

Паша запел.

– К какой бабе? – не понял Роман.

– К Сарре!

– У меня не Сара…

Паша Воркутэн между тем выбрал из публики несколько пожилых женщин-ветеранов, заманил на сцену и стал дарить цветы. Я думал, что мне показалось издалека, но, вглядевшись, обнаружил, что так и есть – дарил цветы. Большой букет держала Зинаида Захаровна, Паша брал из него гвоздики, вручал, пожимал руки.

– Мне кажется, это красиво, – Хазин указал на сцену. – Комплексный подход…

Цветы кончились, Воркутэн поклонился публике, лихо подхватил Зинаиду Захаровну и принялся с ней танцевать, не забывая, впрочем, петь.

Нам с тобой не гулять по Бродвею,И от этого я, и от этого я, и от этого яЧешуею…

Многие из зала забыли про угощения и полусладкое, забрались на сцену и теперь танцевали с Пашей. Паша Воркутэн был решительно неотразим.

– Витя, записывай в блокноты… это нужно использовать, – сказал Хазин. – Этот блатняк довольно сложно связать с нашей темой, вряд ли адмирал Чичагин принимал такое…

– Да это не блатняк ни капельки! – перебил Роман. – Это имитация… Жалкий симулякр! Суффикс «ся» никогда не употребляется в подобных коннотациях…

– Шмуля может в слова, – хихикнул Хазин. – Подвинь лучше минералки, композитор…

– А теперь немного повеселимся! – объявил Паша в микрофон. – Веселая танцевальная песня, простая и жизнерадостная!

Расчесочка – моя расчесочка,Погасла спонту папиросочка,Ах, жизнь нарезалась в полосочку,Такая, братцы, лалу-ла…

– Такая, Шмуля, ла-ла-ла-лула, – Хазин похлопал Романа по плечу. – Этот вот лалула сейчас твою бабу в Кинешме…

Хазин выразительно щелкнул языком.

– И теперь это все навсегда. – Хазин обнял Романа.

– Да пошел ты, – ответил Шмуля. – Художник…

– Я – художник, а это Витя, мой друг-писатель, – сообщил Хазин. – «Пчелиный хлеб» читал? Или ты только про пидоров читаешь?

– «Пчелиный хлеб»… я читал, – ответил Роман. – Пчелиный хлеб – это… прополис. Прополис с древнегреческого – это «За город». «Загород», короче… Ты понимаешь, мы собирались поехать за город, а там возникли сложности…

– Пчелиный хлеб – это перга, – зачем-то поправил я.

– Витенька, так твой роман называется «Пергад»… а нет, «Пердак»… – гадко хихикнул Хазин.

Я не ответил.

Паша между тем триумфально закончил выступление. Зал рукоплескал. Я оглянулся. Начальственный стол поредел. Исчез врио, исчез мэр Механошин, на правом краю сидел полярник, на левом Алексей Степанович, он что-то рассказывал полярнику через закуски и салат. Паша кланялся со сцены.

– Витя, ты прав, – сказал Роман. – Ты совершенно прав, везде сплошная перга…

Мы разговорились со Шмулей о перге и литературе, Шмуля много читал, а вот сейчас, за столом, зачитал стихи. Про детство, солнечные пляжи и ручейников в сумрачных водах, там еще птичка была…

– И я хочу стихи! – неожиданно воскликнул Хазин. – Я давно сочинил!

Он выскочил из-за стола.

– Ты куда, дурак, сейчас в программе пантомима…

Кажется, это сказал Шмуля.

Хазин быстро пробрался между столами к сцене и запрыгнул на нее. Из-за кулис решительно выступил молодой человек в костюме, но почему-то остановился. Зинаиды Захаровны на сцене не стояло, и Хазин завладел микрофоном.

– Хазик! Зажигай! – воскликнул Роман.

Я оглянулся. За начальственным столом уже снова сидели и врио, и мэр Механошин, на сцену они не смотрели, что-то обсуждали.

– Здравствуйте, – неожиданно трезвым и твердым голосом произнес Хазин. – Я рад приветствовать вас в этот день!

Зал вежливо похлопал. Хазин не унимался.

– Я представляю здесь ложу поэтической герильи «Перга и лопата», – сообщил он. – И от имени нашего тайного общества я имею честь осуществить… эстетическую обструкцию! Сейчас я прочитаю мини-поэму в двенадцати скажениях, посвященную…