Цотнэ, или падение и возвышение грузин

— Священник здесь. Но Махаробел отказался от исповеди и не принял причастия.

Толпа расступилась, и князья вошли в храм.

У стены на тюфяке лежал на спине Махаробел-Макариос. Это был как раз тот тюфяк, на котором он расписывал потолок и купол храма.

— Закончил работу, князь. Нет у меня перед тобой долга, — еле проговорил Махаробел.

— Время ли говорить о долгах, мастер! Как себя чувствуешь?

— Врагам твоим пожелаю так себя чувствовать, — не сказал, а простонал Махаробел. Хотел махнуть рукой, но только бессильно пошевелил пальцами.

— Не бойся, поправишься, — ободрил его Шергил. — Эй, лекаря позвали?

— Я здесь, князь, — отозвался бородатый старик и, поклонившись, подошёл к князю.

Посторонние вышли из храма. Лекарь шёпотом объяснял князю, и Цотнэ удалось расслышать несколько слов: «Лекарства теперь бессильны… Внутренности оборвались».

Потрясённый Цотнэ шагнул вперёд, отстраняя стоявших вокруг, и остановился около умирающего. Люди говорили:

— Какой был мастер! Вино сгубило несчастного!

— Очень уж он пил в последнее время.

— С такой высоты не то что пьяному, а и трезвому…

Махаробел открыл глаза. При виде Цотнэ взгляд мастера просветлел.

— И ты пришёл, княжич, поглядеть, как я умираю? Трудно умирать, если не веришь в бога. — Видно было, что художник напрягает последние силы и старается успеть выговорить всё, что у него на душе. — Мне кажется, будто падаю в тёмную пропасть, лечу и ничего не оставляю за собой. Лучшие годы я провёл на чужбине, служил чужим. Моя капля ничего не прибавила к чужому морю, ничем не обогатил я и свою страну. Даже имени своего не оставляю. Сколько ни старайся для чужих, своих они всегда предпочтут, а тебя быстро забудут. Кто сочтёт, сколько церквей и дворцов расписал я в Сирии, в Греции! Платили много, уважением я пользовался, но нигде меня не полюбили, потому что я не был им родным. Если человек не посвятит полностью жизнь и силы своему народу, на чужбине его труд всё равно никто не оценит. Я, несчастный, поздно понял это, поздно вернулся на родину, Всё, что я сделал на чужбине, потеряно для меня и для моей страны. Здесь же, если бы мне удалось зажечь хоть одну свечу, народ бы не забыл и сохранил бы моё имя для потомства. Но теперь поздно…

Бессмертие человека в его любви к родине, — продолжал Махаробел. — Всё остальное суета сует. — Художник закрыл глаза, возбуждение прошло, он затих. Как видно, боли усилились, лицо его исказилось.

Вскоре он опять открыл глаза, бессильно протянул руку, будто указывая на что-то на стене. Цотнэ понял, что он показывает на изображение бога-отца.

— Кончил он меня истязать. Видишь, как беспечно улыбается, будто сам он тут ни при чём. Несправедлив он был ко мне. Не простил грехов, на которые сам же всё время толкал меня. Не было мне душевного покоя!

Никто, кроме Цотнэ, не понял смысла сказанного. Все удивлённо переглядывались.

Бог вон тот правый и милостливый, всепрощающий, ему подражай, княжич… — бормотал Кобалиа, указывая пальцем на купол.

Цотнэ посмотрел вверх. Добрые глаза спасителя милостиво смотрели на всех присутствующих, не выделяя и не отличая никого, каждому посылали надежду и прощение.

— Суета сует и всяческая суета! — отрывисто пробормотал художник. Лицо его исказилось от нестерпимой боли, он вытянулся, и его душа отлетела.

С тех пор, как Цотнэ помнил себя, он ежедневно слышал имя своей великой крёстной. Во дворце князя повсюду можно было видеть портреты царицы Грузии, либо написанные прямо на стенах, либо вышитые на ткани, либо исполненные чеканкой по металлу. Мать Цотнэ хранила кольцо с изображением на драгоценном камне царственного лица, а на кинжале отца чернью написана хвала царице. Жнецы и сеятели, конники и лодочники в своих песнях воспевали величие Тамар, музыканты и певцы превозносили её.

Одним словом, с той минуты, как у Цотнэ открылись глаза, он видел лицо Тамар, слышал расточаемую ей хвалу, поэтому в его представлении Тамар была олицетворением всего прекрасного, мудрого и благородного. И всё же, когда Цотнэ переступил порог тронного зала и увидел восседавшую на троне венценосную царицу, в глаза у него потемнело. Столь совершенная красота показалась ему не от мира сего. Божественная, небесная красота!

Княгиня вела Цотнэ за руку. Юноша сбивался с шагу, ему казалось, что все глядят на него. Приблизившись к трону, Натэла упала на колени, заставила и юношу опуститься на ковёр рядом с собой. Склонив голову, он ничего не слышал и ни о чём не думал, но от прикосновения руки очнулся, поднял голову. Перед ним стояла великая Тамар. Царица обняла за плечи мать и сына, призывая их встать. Натэла облобызала полу платья царицы.

— Добро пожаловать, — царица подставила щёку для целования. Юношу она поцеловала в лоб, оглядела и осталась довольна.

— А он благолепен у тебя, сестра, мой крестник.

Натэле было приятно, что царица назвала её сестрой и что похвалила княжича. Она вся просветлела и поблагодарила царицу.

Цотнэ горел, как в огне. Не знал, куда спрятать пылающее лицо. Взглянуть на царицу он не смел. Тамар обоих повела к трону.

Лаша и Русудан приветствовали юношу, поставили его между собой сзади трона, приласкали, приголубили.

Цотнэ старался держаться с царевичами достойно, отвечал вежливо и скромно.

Великая Тамар выразила соболезнование о смерти дочери княгини, своей маленькой тёзки.

— Я хотела приехать на погребение, но была занята государственными делами. Однако заказала панихиду в Сиони и молилась за упокой её души.

Божественными звуками доносились до Цотнэ слова царицы. Он наблюдал за сидящими и стоящими придворными. Визири и эриставы располагались по чинам и достоинству, кто поближе к царице, кто подальше. Стены и арки были расписаны, покрытые золотом своды потолка и колонны сияли, озаряемые светильниками.

Цотнэ вспомнил рассказы пастыря Ивлиана. Тот живо описывал дворцы греческих императоров и венецианских дожей. Тогда Цотнэ думал, что в мире ничто не сравнится с ними. Но сейчас, оглядывая дворец Тамар, он убеждался, что прекраснее и богаче этого дворца нет в целом свете. Ведь в тех, других дворцах, не было Тамар, а без неё не может быть такого блеска и красоты.

Вспомнив о пастыре, Цотнэ поискал его взглядом среди людей, находящихся в тронном зале. Он обвёл глазами зал и, увидев гриву настоятеля Ивлиана, обрадовался. Плечистый великан был на целую голову выше стоявших вокруг него придворных. Улыбаясь, он смотрел в сторону княжича, а когда они встретились глазами, кивнул ему головой, как бы ободряя воспитанника.

Цотнэ улыбнулся в ответ, он почувствовал себя спокойнее и увереннее.

Семью одишского князя поселили в царском дворце. В первую ночь Цотнэ не спал почти до утра. Переполненный дневными впечатлениями, он видел перед собой только прекрасноликую Тамар. Её улыбка, тепло и ласковость взора согревали и озаряли его душу.

Только под утро юноша уснул, но и во сне перед ним опять возникла Тамар. Ему снится, что он возмужал. Он во дворце, он направляется к трону. Вслед за наследником Одиши движутся свита и воины. У всех у них на спине изображены кресты в знак того, что этот отряд во главе с Цотнэ отправляется освобождать святые земли от неверных.