ЦРУ и мир искусств

Бэрнхам, который в своём движении от социализма к правым взглядам просто-напросто перепрыгнул через умеренный центризм, не собирался иметь дело с бесхребетными представителями левого движения. «Мы позволили загнать себя в ловушку благодаря нашим собственным словам - это левацкая приманка, отравленная нашим ядом. Коммунисты ограбили наш риторический арсенал и связали нас нашими же лозунгами. Прогрессивный человек из некоммунистических левых находится в постоянном беспокойстве из-за чувства вины перед настоящим коммунистом. Некоммунистический левый видит коммуниста, манипулирующего той же риторикой, но действующего нагло и твёрдо, мужественным подобием самого себя» [156] . Пока Бэрнхам стоял и поносил некоммунистических левых, некоторые делегаты задавались вопросом, не была ли чёрно-белая версия мира, предлагаемая правыми (и провозглашённая в библейском призыве Кёстлера «Пусть твоё да будет да, а нет - нет!»), настолько же угрожающей либеральной демократии, как и та, что предлагалась крайне левыми.

156

James Burnham. Цит. произв.

Хью Тревор-Роупер был приведён в смятение провокационным тоном, заданным Кёстлером и подхваченным другими выступающими. «Это очень мало напоминало серьёзную дискуссию, - вспоминал он.

– По-моему, она вовсе не была интеллектуальной. Я понял, что это был ответ в том же стиле [на Советскую мирную конференцию] - всё говорилось точно таким же языком. Я ожидал и надеялся услышать западную точку зрения, которая будет выдвигаться и защищаться на основании того, что это лучшая и более надёжная альтернатива. Но вместо этого мы занимались обличениями. Всё это оставило очень негативное впечатление, как будто нам нечего было сказать, кроме как «Врежьте им!». Франц Боркенау выступил с яростной и почти истеричной речью. Он говорил по-немецки, и мне горько признавать: слыша лающие голоса одобрения огромной аудитории, я чувствовал, что это те же люди, которые семь лет назад, наверное, так же лаяли, поддерживая обвинения против коммунизма, звучавшие из уст доктора Геббельса, когда он выступал в «Спорте Паласте» (Sports Palast). И я подумал, с какого сорта людьми мы отождествляем себя? Для меня это было величайшим шоком. На Конгрессе был момент, когда я почувствовал, что мы вызываем Вельзевула для того, чтобы победить Сатану» [157] .

157

Hugh Trevor-Roper. Interview, London, July 1994.

Сидни Хук был солидарен с Кёстлером, но вынужден признать: его друг «мог бы даже таблицу умножения процитировать таким образом, что вызвал бы негодование у некоторых людей». Ещё у него была раздражающая привычка скалиться «как Чеширский кот» каждый раз, когда он имел ораторский успех. Силоне был намного более гибок, утверждая, что христианский дух социальных и политических реформ на Западе сам по себе сможет украсть огонь у бога коммунизма. Андре Филип также представлял умеренную точку зрения, выступая за срединный путь между Россией и Америкой: «Европа сейчас слаба после долгой и тяжёлой болезни. Американцы отправляют нам пенициллин, чтобы вылечить эту болезнь, а от Советов мы получаем микробы. Конечно, любой доктор предпочтёт смешение этих двух вещей. Но наша обязанность как европейцев должна состоять в том, чтобы как можно скорее вступить в дело с микробами, и тогда нам больше не нужны будут лекарства» [158] .

158

Andre Philip. Summary of Proceedings, Berlin 1950 (CCF/CHI).

Для сторонников жёсткого курса эта поддержка «равноудаления» была не чем иным, как ересью. «Нейтрализм спонсируется Советами как идея и как движение» [159] , - заявлял Мелвин Ласки, подхватывая лозунг Роберта Монтгомери «В комнате Свободы нет нейтрального угла!». Отказываясь выступать в этот риторический крестовый поход, британская делегация солидаризировалась с предостережением Талейрана: «Прежде всего - никакого рвения». «Я не могу понять, почему надо бросить мир в огонь для того, чтобы очистить от личной вины людей типа Боркенау и Кёстлера» [160] , - подвёл итог Хью Тревор-Роупер.

159

Melvin Lasky. Interview, London, July 1994.

160

Hugh Trevor-Roper. Interview, London, July 1994.

Вопрос об уместности проповедующих миру политических перебежчиков стал ключевым на Берлинском конгрессе. «Потом выступил герр Гримме (Grimme), из числа священников, обладающий голосом, сравнимым с рёвом маяка, утверждая, что все эти конкретные вопросы являются по своей сути религиозными, - написал Сидни Хук.
– Он красноречиво говорил ни о чем и перешёл к конкретным вещам только в конце своей речи. Тут он опустился до личностей и сделал несколько презрительных замечаний по поводу Кёстлера, назвав его «политическим новообращённым», который теперь яростно противостоит тому, что в своё время яростно защищал, демонстрируя таким образом, что он никогда не отказывался от своего диалектического материализма» [161] .

161

Sidney Hook. Цит. произв.

Кёстлер к тому времени уже столкнулся с негодованием тех, кто никогда не был коммунистом, в отношении политических новообращённых вроде него самого. Повторяя их аргументы, Кёстлер писал: «Бывшие коммунисты - не только надоедливые Кассандры, какими были противники нацизма, получившие убежище за рубежом; это также падшие ангелы, обладавшие слишком плохим чутьём для того, чтобы понять, что небеса не таковы, как они предполагали. Мир уважает новообращённых в католицизм или коммунизм, но питает отвращение к лишённым сана священникам всех религий. Под это отношение подводят рациональную основу - неприятие отступников. Новообращённый также является отступником от своих прежних убеждений, веры или неверия, и он вполне подготовлен для того, чтобы преследовать своих бывших единомышленников. Тем не менее его прощают, потому что он проникнут верой, в то время как бывший коммунист, или священник, отказавшийся от сана, потеряли веру и таким образом стали угрозой для иллюзий и напоминанием об отвратительной и пугающей пустоте» [162] .

162

Arthur Koestler. Цит. из Jain Hamilton. Koestler.

Проблема «надоедливых кассандр» вызывала озабоченность и в официальных кругах. Эдвард Барретт (Edward Barrett), помощник государственного секретаря США по международной информации (Assistant Secretary of State for International Information), чувствовал себя обязанным подвергнуть сомнению правильность «существующих тенденций носиться... с бывшими коммунистами и ставить их на пьедесталы, откуда они поучают тех граждан, у которых хватило здравого смысла прежде всего на то, чтобы никогда не стать коммунистами. Некоторые из нас допускают, что типичные бывшие коммунисты - особенно те, которые недавно перестали ими быть, - имеют большое значение в качестве информаторов и осведомителей, но вряд ли кого-то из них воспринимают как провозвестников вечных истин» [163] . Становилось всё более очевидным, что сближение правительства США с некоммунистическими левыми должно держаться в секрете от некоторых ключевых фигур американской политики.

163

Edward Barrett. Truth is our Weapon (New York: Funk St Wagnalls, 1953). Мнение Э. Барретта разделяли многие. Однажды Артуру Кёстлеру возразил один американский журналист, который сказал ему, что «люди, которые когда-то были коммунистами, должны заткнуться и отправиться в монастырь или на необитаемый остров, вместо того чтобы ходить и поучать других». Однако указание Барретта о полезности бывших коммунистов в качестве информаторов или осведомителей интересно и является свидетельством того, что секретная стратегия американского правительства, охватывающая левых неокоммунистов, очень быстро себя зарекомендовала.

Джоссельсон держался вне зоны видимости, хотя и отслеживал всё, что происходило. Он с растущим беспокойством наблюдал за реакцией Хью Тревора-Роупера на крестоносное воодушевление. Тревор-Роупер и другие члены британской делегации ясно выражали своё несогласие каждый раз, когда им предоставлялась такая возможность. Но делать это становилось всё труднее, поскольку «распорядители» (и среди них в первую очередь Ласки) трибуны во время заседаний проявляли осторожность и старались не давать выступать «пустословам». Ласки был везде: он организовывал, уговаривал, готовил пресс-релизы, планировал драматическое появление Теодора Пливера (Theodor Plievier), немецкого автора, написавшего «Сталинград», бывшего коммуниста, скрывавшегося в Штутгарте. Пливер сначала предполагал отправить своё послание Конгрессу в письменном виде, но услышав новость о вторжении в Корею, вылетел в Берлин, несмотря на опасность быть похищенным советскими агентами или восточными немцами (хотя вероятность такого развития событий была уменьшена, когда американцы организовали круглосуточную охрану).

Заметное положение Ласки привело в ярость Уизнера в Управлении по координации политики. Для беспокойства была веская причина: 24 июня, накануне начала работы Конгресса, администрация Герхарта Эйслера, начальника отдела пропаганды восточногерманского правительства, выступила с заявлением по поводу пожара в Коммунистическом доме культуры в Восточном Берлине, обвинив в нём «американского полицейского шпиона Мелвина Ласки». В заявлении Эйслера, процитированном в американских газетах, говорилось, что попытка сжечь Коммунистический клуб была задумана как прелюдия к открытию Конгресса за свободу культуры (который Эйслер изображал как «империалистическую интеллектуальную шестидневную велогонку»), но, по его словам, этот план дал осечку, и пламя было быстро погашено. Ласки, когда его спросили об этом инциденте, ответил со свойственным ему сарказмом: «Да, это правда. Мы старались поджечь этот дом, сбрасывая на него светлячков, замаскированных под картофельных жуков, с вертолёта» [164] . Но Уизнеру было не до веселья, когда он передавал по телеграфу инструкции в Берлин, требуя, чтобы Ласки отстранили от любой видимой связи с Конгрессом.

164

Melvin Lasky. Цитата из Boston Globe, 24 June 1950.

Однако для того чтобы остановить распространение слухов вокруг Конгресса, требовалось нечто большее, чем удаление Ласки. Некоторые делегаты рассуждали о том, кто оплачивает расходы. Размах, с которым был организован Конгресс в то время, когда Европа лежала в руинах, казалось, подтверждал слухи о том, что это было не совсем спонтанное, «независимое» событие, как заявляли его организаторы. Лоуренс де Новилль обладал весьма большими суммами и не знал, что с ними делать: «Я не знаю, откуда появились деньги. У меня никогда не было чеков или чего-то подобного, мне казалось, что у меня просто были денежные средства в марках. И так было у всех нас» [165] . Это не ускользнуло от внимания Тревора-Роупера, который тут же заподозрил неладное: «Когда я прибыл туда, то обнаружил, что всё было организовано в столь грандиозном масштабе... я понял, что... с финансовой точки зрения Конгресс должен был поддерживаться за счёт какой-то мощной правительственной организации. Поэтому я с самого начала принял как должное то, что он в той или иной форме был организован американским правительством. Это с самого начала казалось мне очевидным» [166] . Годы спустя представитель ЦРУ Том Брейден рассуждал, что простого здравого смысла было достаточно, чтобы понять, кто стоял за Конгрессом: «Мы должны помнить, что говорим о тех годах, когда Европа лежала в руинах. Если и существовали деньги, которые можно было где-то найти, то они, скорее всего, принадлежали какой-нибудь преступной организации. Денег не было вообще. Так что естественно, что они обратились за деньгами к Соединённым Штатам» [167] .

165

Lawrence de Neujville. Telephone interview, February 1997.

166

Hugh Trevor-Roper. Interview, London, July 1994.

167

Tom Braden. Interview, Virginia, June 1994.

Конференция завершилась 29 июня драматической речью Артура Кёстлера, который на митинге, собравшем 15 тысяч человек под палящим солнцем на стадионе «Функтурм Шпортхалле» (Funkturm Sporthalle), торжествующе провозгласил: «Друзья, свобода перешла в наступление!». Затем он зачитал Манифест свободы - декларацию из 14 пунктов, которая была предложена в качестве новой конституции культурной свободы. Составленный Кёстлером после затянувшегося на всю ночь совещания в штабе Ласки в отеле на Штайнплац (Hotel am Steinplatz) в Шарлоттенберге (Charlottenberg), этот манифест, по словам Мамэн Кёстлер, «проталкивался им, Бэрнхамом, Брауном, Хуком и Ласки агрессивно и наступательно, так что не встретил практически никаких возражений» [168] . Но одна статья декларации, в которой выражалась нетерпимость к марксистским идеям, вызвала острую полемику с британской делегацией, потребовавшей, чтобы этот пассаж, носивший оскорбительный характер, был удалён. По сути, англичане возражали против предположения, которым в ходе конференции руководствовались наиболее воинственные антикоммунисты, как и многие представители американской внешней политики, что труды Маркса и Ленина были не столько «политической философией, сколько боевым уставом советской стратегии».

168

Mamaine Koestler in Celia Goodman. Цит. произв.