Цвет ликующий
Шрифт:
XX век, конечно, век графики, и повсеместно. А цвет (это священное знамя ВХУТЕМАСа) на службе или у этой графики, или у натурализма всех родов, от А. Герасимова, Лактионова, до Рокуэлла Кента. Я прочитала терминологию западной современности в чешском журнале «Посткубистическая живопись». Этот термин хорош, можно его употреблять.
21 мая, в воскресенье, я ездила на выставку «9»-ти на Юго-Западе. Их было 7. Я с букетом сирени для Егоршиной. Она одна дама, хоть на этот раз ее вещи не лучшие. Она боннаровское заполнение холста довела до противного минимума, т. е. оставляет белый холст, чуть мажет кое-где и все. И в этом фарс!
Другие напоминают сезаннистов времен ВХУТЕМАСа. 40 лет тому назад. Диву даешься, как они смогли, могут в наше время сохранить то же дыхание. Есть в этом ограниченность воли. Но есть
Все это посткубистическая живопись, конечно, потому что нарушено соотношение формы, цвета и пространства. Почти все измайловцы подражают не французам, а французам в преломлении «Бубнового валета», и даже не «Бубнового валета», а ВХУТЕМАСа. Поговорить на эту тему с Костиным.
Ренато Гуттузо. Забинтованная голова рабочего на сезанновском натюрморте!!! Абсурд. Врубелевские складки простыни в сумасшедшем доме — изломы нервные и тоскливые. Это против Сезанна.
11.6.66.Получили монографию Костина «Петров-Водкин». Привезла Мися. Формат квадратный — никуда не положишь. Супер — лакированный, копия с «Красного коня». Я не люблю П.-Водкина, но все равно за него обижена и за коня особенно. Чуть не та форма, не тот цвет — и получилось мертвое. У него хороши чистые лица женщин. Мальчики на траве — какие-то онанисты, корни — Иванов, пейзаж — Матисс. Нелепость. Он старик смолоду и мертворожденный «умник». Пименов ему подражал в молодости. Н. В. говорит, что и весь ОСТ — тоже, и он прав, породил зализанную технику, но свой мир — есть. Знамя его — красное, голубое и охра. Умом принимаю, а сердцем — нет.
14.6.66.«Царевна Лебедь» Врубеля — таинственная, любимая жена, Блоковская дама, мечта трубадура, хрупкое создание с сумасшедшими глазами, кристалл души. Картина такая щемящая и поэтичная, что стоит всегда в глазах, как Венера Боттичелли, как «Видение» Моро. Прерафаэлиты. Крылья, как белые облака, слоистые на летнем небе. Цвет подводный. Утонченное волшебство. Ничего фольклорного. А лебедь белая из былин — «злая жена» Востока. А царевна-лебедь Пушкина — народный образ, перевертыш, оборотень, как царевна-лягушка (из рукавов кости летят и превращаются в лебедей), как братец Иванушка, белая Утица и пр. мужичьи образы. «Ай да лебедь, дай ей Боже, что и мне веселье то же» — чуть не камаринская. А у Врубеля — тайна, Гоголь, ночь, ангел-хранитель.
У меня нет любимой жены, я сама женщина. Мои любимые царевны живут на пряничных досках, прялках и полотенцах. У них и грусть сказочная не грустная, и облик живой земной, несмотря на удивительную чудовищность подчас.
Я царевну Лебедь сделала в виде птицы с пряничной доски. Полудева, полуптица, крылья немного «крылы твоих молитв» по терминологии Алпатова.
18.6.66.Есть цвет, линия, форма, композиция, «пространство» (это можно выделить отдельно, а можно включить в композицию, все равно). 4–5 компонентов, дай бог и с ними справиться, а еще тема, смысл, выразительность. Вполне достаточно для изоискусства. Можно даже без трех последних требований — все равно заполнишь душу человека и творящего, и глядящего. Писатели, конечно, со мной не согласятся. А зрители не отдают себе отчета как следует, на что они смотрят. Много попугайства, обезьянства и стадности.
Н. В. в саду нарвал воздушный букет с розовым люпином. Стоит между двух сияющих окон, на занавесках — розовые розы и все это на ярко-зеленом цвете. Когда только напишу, не знаю. Лежу с сердцем.
20.6.66.О Ларионове. Приезжала Мися и привезла посмотреть итальянское издание «Русское искусство» Камиллы Грей. Там Ларионов, несколько полотен, «солдаты», одна в цвете. Уж куда как хорош. Полотна Татлина тоже хороши. Гончарова похожа на Малевича, и их жесткость мне не по душе. У Кончаловского и Машкова в ранних вещах есть прелести. Петров-Водкин бездушный сухарь.
Зато Кандинский сочный, мягкий. Очень много кубизма, лучизма, и пр. жести. Малевич допер до «квадрата» неспроста, ему не было жаль свои самоварные трубы — людей из самоварных труб.А Ларионов остался миром не признанный. Почему? Наш единственный «импрессионист», француз по духу живописи и очень русский по темам и восприятию жизни. Ни на кого не похож, а в орбите этих великанов, хоть по годам и позже. Где найти лучше?
Автор начинает с Репина, Сурикова, Левитана, Врубеля — все очень поверхностно и неинтересно. Даже начало русской «левизны» однобоко. Н. В. говорит, что она дает тех художников, о которых за границей мало знают. Я думаю, что если узнают как следует Ларионова, ему сделают пьедестал не меньше, чем, скажем, Эдуарду Мане или Ренуару. У Ренуара сладкопевческие картинки, а у Ларионова можно и матерную ругань встретить. Он левее, мягче, русистее, ближе, современнее. Такое решение «темы» я принимаю. Немножко дурацкое, но всегда красивое. «Зима»! «Солдаты»! «Прогулки»! Натюрморты. Мы знаем ильинские груши на розовом, а тут еще есть рыбы на голубом столе.
21.6.66.Маки и лубочный кот на красном фоне. Форма лубочного кота такого совершенства, что вместит в себя любое цветовое решение и любые комбинации.
Дни голубые, а я лежу.
22.6.66.Солнцестояние. Самый длинный день. Погода все время без дождей, +37,39. Яблоня под окном усыхает. Нет уже сочного силуэта первых дней лежки. Рада, укол. Букет повял. Маки облетели красными парашютами. Пролет балкона бархатно-черный, а цветы бело-розовые, разной формы и фактуры на черном. А в окне чистый яркий ультрамарин. Хорошо бы написать на ультрамариновом фоне белые и розовые силуэты букета. Черный бархатный фон (темпера/фон по бумаге не очень густо французской гуашью). Н. В. задержался на прогулке, и одолели страшные мысли остаться лежать одной в запертом доме. Все-таки я на краю «могилы», и усилия направлены к тому, чтобы в нее не свалиться.
23.6.66.Обмытый голубой день. Н. В. усиленно кормит воробьев.
Наверное, мое сердце устало от непривычной работы левой рукой в течение полугода. Недаром же природа позаботилась, чтобы человек делал больше правой рукой — той, что дальше от сердца. Докторша со мной согласилась.
24.6.66.Вроде лучше. Погода отменная. Катеринины дела просто погибельны. За это время послала письмо Сергею о Катерине ультимативное. Ответа нет.
Послала письма знакомым теткам и Тышлеру такого содержания: «Дорогой Александр Григорьевич, Вы совершенно удивительный художник. И чем старше, тем интереснее. Последние работы как-то соединились с первыми. Прошла целая жизнь. И то, что Вы можете повторять и варьировать, для меня тоже удивительно. И само Ваше существование в Москве тоже чудо. А так как я больше всего на свете люблю чудеса, то естественно, что Вам и адресую свои дифирамбы. Живите еще как можно дольше. Очень интересно, что Вы еще напридумываете. Сердечный привет Флоре Яковлевне. Ваша…»
Роза. Похожа на ренуаровскую госпожу Самари в голубом, только простонародней. Говорит: ложить, вызовов, из Вятки. Приезжала сначала в брюках на велосипеде, сейчас жарко — в сарафане с откровенным вырезом. Она еще говорит «щемит».
25.6.66.Лежу 11-й день. В первые дни по разбегу «писала» мысленно и словесно букеты и путешествия. Правда, снотворные действовали, и я была со свежей головой. Сейчас устала лежать, устала любоваться оставшейся мне красотой окна, букета и неба. И прочитанными и продуманными мыслями. Главным образом, наверное, от недосыпа. Еще много можно сделать лежа, подготовить для работы и жизни. Да вот устала.
Результат кардиограммы окончательно не известен, не могу и по самочувствию решить, конец лежанью или нет.
Читаю Сартра «Слова», окончание. И как это ни парадоксально, нахожу черты сходства в вопросе о работе и смерти с моими представлениями. «Это привычка и притом это моя профессия». Я так же говорила Н. В. на рассуждения о бесцельности и ненужности живописи: «Это моя профессия». Не читая Сартра. Чем могу гордиться. Хорошо сформулировала, не будучи ни писателем, ни философом. У нас в саду поют жаворонки и даже вечером.