Цвет весенней листвы. Зелень
Шрифт:
– Встань и иди.
Я с трудом села; подвинулась к краешку койки… Свесила ноги-плети. Попробовала встать, то есть ступить на пол – не смогла. Призналась:
– Я не могу.
Однако во взгляде Митихи было молчаливое несогласие с очевидным «не могу», а может быть, шелест улетевшего по ветру колоска послужил подсказкой к действию. И я ступила на пол. Расправила руки… Бочком-бочком…
С тех пор мне часто снится один сон: я стою на бескрайней плоскости, на паркетном полу огромного пространства, и должна сделать первый шаг. Но боюсь, так боюсь упасть, а удержаться не за что, и не от чего оттолкнуться. И вот, опершись одной ногой в пол как бы в речное дно, вскидываю другую ногу вперёд, в шаг, отталкиваюсь… Взлетаю…
* * *
– …И вот, увлекая в спальню, пока ещё коньяк
– А это ещё зачем, в пижаму, да ещё белую?
– О. Пожалуйста. У каждого человека есть свои привязанности. Я всегда делаю секс в белой пижаме. Не забывайте, я поэт. Итак, мы оказались в спальне. И я бесстрашно, как говорится, принялся за дело. Но в постели она, надо сказать, оказалась совсем не такой птицей, как я ожидал, наблюдая накануне из окна её взлёт по лестнице моего издательства. Возможно, из-за недостатка, а скорее, из-за отсутствия вообще сексуального опыта…
– Да нет, тут всё дело в темпераменте, – кто-то справа вмешался в рассказ.
– Ну, может быть. А самое неприятное – её совсем не подходящее случаю кислое выражение. Что, думаю, с ней?
– Понятное дело, Вам было неприятно, – опять поддержали справа.
– Но вот я к-к- … успокоился; отвернулся. Потянулся к тумбочке за сигаретами, а она спрашивает: «Мне сейчас можно выплюнуть?»
– Што? Ха-ха-ха!
– Хе-хе-хе! Хо-хо-хо!
– Хи-хи-хи…
– Да-да, представьте себе: держала во рту! Мысль об этом вечере преследовала меня потом. Ребёнок? Отцовство? Только этого мне не хватало. После двух разводов… Случайная, короткая связь… за обещание опубликовать её глупые вирши – и, вот тебе, хомут, только потому что эта безродная дурочка держала хинин не там где следует. Упаси Боже.
– Да! И я! Я! Никакие силы не заставят меня жить под одной крышей с женщиной! – воскликнул Чёрный, меж тем лихо подбрасывая вверх и ловя ртом куски хачапури. – С мувыками интевэсней.
– А я так за брак, – вздохнул Очкарик. – Я за брак.
– Брак, уважаемый, для женщины есть лицензия на манипулирование мужчиной, – заметил Сидящий Спиной. – Я это лично знаю по куче женатых друзей.
«А он не так умён, как кажется сзади».
– Но, сеньор, как Вы могли так рисковать! – вступил в разговор, обращаясь к Лысенькому, человек в вышитой рубашке и с чёрной как ночь гривой до пояса. – Я вообще, когда приезжаю в большой город, первым делом закупаю презервативы.
– Вы откуда, простите?
– Из Эквадора.
– Ах, из Эквадора! А тут… Как Вас зовут?
– Авокадо.
– Что? Авокадо! Ха-ха-ха! – засмеялись вокруг стола.
– Зачем смеётесь? Мой отец хотел чтобы я стал юристом*(*el аbogado – исп.), вот и назвал Авокадо.
– Но тут, дорогой Авокадо, речь идёт о …сятых в России, то есть, о Советском Союзе, когда презервативов было не достать.
– А что было дальше? – вопрос к Лысенькому.
– Потом я не подходил к телефону и не открывал дверь на её звонки – пару раз делала попытки личного визита. В издательстве меня для неё не было тоже, хе-хе.
– Всё? Так и кончился этот хинный эпизод?
– Ах, не совсем, короткое продолжение следовало. Наступила поздняя осень. Дёрнула меня нелёгкая в тот день отправиться в библиотеку. Мне нужна была одна справка. Вдруг, вижу, она! Спускается с лестницы навстречу, сжимая в руках томик чьей-то поэзии, скорей, несчастного Китса, на котором она была помешана. Поравнялись – я деланно обрадовался встрече, извинился за «долгое молчание», сославшись на отсутствие в городе, и чрезвычайную занятость, что было отчасти правдой, учитывая тогдашнее увлечение… ммм, Араксей. Аракся – греческая кухня: тсадзыки, мусаки, пастицио…* (*названия греческих блюд) Ах, пастицио! …Впрочем, о чём я? Ах, да, эта… Пришлось пригласить к себе на чай.
Она: «Спасибо, не откажусь».
Было заметно её… ну, эти выпирающие формы. Когда она сняла плащ, уж не осталось никаких сомнений. Держалась же на сей раз так, как будто ничего
не случилось. Не выдержав, я спросил: «Мне кажется…» Она: «Да, я беременна». Я: «Но Боже мой, нужно что-то делать!» А она: «Не понимаю Вашего волнения». Я: «Ну как, ведь всё из-за меня, от меня!» Она: «Нет». «А от кого же?» «От мужа». О судьбе своей рукописи, которая, кстати, давно почила в мусорке, ни слова. Допила свой чай, оделась и ушла. На сей раз буквально навсегда, ибо больше от неё я ничего не слыхал.Кто-то:
– А может быть, приврала насчёт мужа? Ну, из гордости…
– Вряд ли. Когда она одевала плащ, я заметил кольцо у неё на руке, обручальное. Но всё равно, это было с её стороны как-то неожиданно, и ещё, да, цинично.
– Вот это свинью Вам подложили, – покачал перебинтованной головой человек справа.
Я его только что заметила. Возможно, это именно он, Человек с Перебинтованной Головой, и выражал сомнение в правдивости существования мужа.
– Да, слушай, откуда такие циничные дэвочки, – поддержал разговор Заза. – У меня тоже были нехорошие истории. Вот, например, с одной. Она меня, слушай, так динамила!
– Как Вы сказали, «динамила»? – оживился кто-то в дальнем конце стола, рядом с дверью и недалеко от великана с голосом Верайзена.
– Да-да, слушай, дурачила, одна дэвочка. Я был в Москве, ми по утрам пили кофе в одном кафэ, я так хотел её, приглашал пить нэмножко вино и слушать радио у миня в номере, а она прэдлагала встретиться вечером зачем-то у стадиона «Динамо», но сама не приходила, ни разу, только время у меня отнимала! Нэ забуду. Слушай, странно?
– Делать ей было нечего, видно.
– Безбашенная. Что за шутки?
– Бывает хуже.
– А что, слушай, хуже?
– Хуже, если бы пришла.
Голоса:
– Такие приходят мучить.
– Да отхлестать бы такую. Таких.
– Такую прям окунуть с головой в унитаз! Таких.
III. ПОГРУЖЕНИЕ
– Чево? – дальний слева сосед Очкарика по столу – кудрявый шатен, хрустя солёным огурцом. – Ок-кунуть… с головой? Послушайте мою историю. Я вот женился, – думаю, по пьяни. Она была из провинции, приехала куда-то поступать, ну, провалилась, встретились, ну, понравилась, а я москвич. Поженились – дал ей московскую прописку. Сначала жили ничего; а потом она как-то стала выступать. Мол, деньги давай, и всё такое. Не рыпайся, говорю ей. Я ведь привык ходить на бега, выиграешь – субантуйчик с друзьями сварганишь, проиграешь – всё равно с горя выпьешь. Короче, денег она от меня не видела. А после того как я пару раз обоссался* (*обмочился-сленг) во сне, так избегать как мужчину зачала. Представляете? Какие ночи пропадали… Какие ночи!! Родился ребёнок – она ещё хуже. Ну совсем закружилась, а я её бью и бью, зло срываю за мою нескладную жизнь. Бью её по-всякому, а она терпит, молчит, чтобы соседи, значит, не услышали: её недолюбливали, мол, вышла замуж за московскую прописку. А пото-ом… Короче, если раньше я мог ей в рот насрать, всё бы проглотила молча, то теперь ребёнок подрос. И заговорил: «Не бей мою маму!» – Представляете! Она… да, обнаглела, подала на развод. Заделали мы проход между двумя нашими комнатами, разделили лицевые счета. Она ищет обмена-размена, живём дальше в одной коммуналке, но уже чужие. И вот, замечаю, стала она домой в обед прибегать. Видно, из экономии. Работала рядом, ребёнок в садике. А я очередную работу потерял, сижу дома. Чувствую потребность поговорить, постучу в её дверь, она же боится открыть, сидит там как мышь. Посидит, что-то там погложет, и бочком-бочком уйдёт, проскользнёт – только и успеешь ей, ну там, пару раз, поджопника дать. Но не больше.
– Да вы прямо садист какой-то!
– Не отрицаю. Но это только по пьянке, а тверёзый я ничего. Потом, поймите ж: мы развелись, живём в одной коммуналке, и ни-че-во нет. Какие ночи пропадали! А ведь пришла на готовенькое: московская прописка.
– Послушайте. А вы могли не устраивать её не только как мужчина, а ещё и как невежа. (Очкарик.)
– Я-а невежа?!
– Вы невежа. Вы, вообще-то, читаете?
– А как же, читаю, конешно. Книжки там…
– Ну, а какие книжки?
– Разные… Ну, там, синие, зелёные… и красные.