Цветы и железо
Шрифт:
К исходу третьих суток они завернули в лес. Чем дальше от дороги, тем глуше, сумрачнее, холоднее. Дорога давно не езженная и не хоженная. Ели нахохлились и навесили над дорогой свои тяжелые сучья.
Даже Соколик ступал неуверенно, точно прощупывал, что находится у него под ногами.
Показалась просека с давно выкорчеванными пнями — ямы успели позарасти травой и папоротником. Поленов повернул лошадь на просеку. Ехать стало труднее: ни колеи, ни следа.
Глушь словно тайга сибирская…
Но и просека не удовлетворила
— Приехали, — тихо проговорил Поленов. — Слезай, Танька.
Он распряг лошадь и пустил ее пастись по рыжей, огрубевшей от осенней непогоды траве. Никита Иванович стамеской оторвал доски у задка телеги. Таня подошла к Поленову, наклонилась, не могла скрыть восторга.
— Смотри, батька, совсем не видно, где мы рацию спрятали! — сказала она.
— Загладилось — любо посмотреть! — согласился Поленов.
Он отнял дощечку с задка телеги, извлек миниатюрную рацию и такие же, похожие на спичечные коробки батареи.
— Ну как, дочка, поймаешь? — спросил Никита Иванович, устанавливая рацию на овчине под телегой.
— Знаешь что!.. — обиженно начала Таня и не закончила фразу: сейчас девушка отчетливо поняла, что она уже не простая пассажирка, украшающая легенду разведчика, а очень нужный, полезный, прямо-таки незаменимый помощник.
Но рация не работала. Таня крутила ручки настройки; туго заплетенная косичка девушки наползла на лоб; Таня сбросила платок и сидела с обнаженной головой, хмурясь и шевеля губами.
— А такую рацию вы у себя изучали? — ласково, чтобы не обидеть девушку, спросил Никита Иванович.
Она метнула суровый взгляд и бросила:
— Какие нужно, такие и изучали…
Таня все больше сердилась.
— Думаешь, что все так просто, раз — и готово! Это тебе не гвоздь в подкову заколотить!
— Ладно, ладно, Танюха. Не брюзжи, ты же не старуха какая-нибудь…
— А ты шифруй, открытый текст я передавать не буду! — огрызнулась Таня.
«Зашифровать-то можно, а вот как передать? — Никита Иванович с беспокойством поглядывал на девушку, но вслух вопросы уже не задавал. Думал про себя. — Неужели ничего не получится у Танюшки? Все возможно, и не у таких мастеров иногда промах получается, не дай бог! Что тогда? Кому нужен разведчик, имеющий ценные сведения, передать которые он не может? И главное — ждут там, в штабе, сам полковник сидит у рации… Сейчас, вот в эти минуты…»
Никита Иванович занялся шифровкой. Текст предстояло передать большой, опыта у него не было, нужные слова не отыскивались, составление фразы занимало много времени. Приходилось сокращать уже написанное, безжалостно вычеркивать свои выводы, не щадить и факты. А жаль: надо выбрасывать выстраданное и пережитое… И вдруг:
— Ти-ти-та-та-та!..
Таня ответила:
— Та-та-ти-ти-ти!
«Морзянка» пищала непрерывно,
словно обрадовалась, что освободили ее звонкий и чистый голосок.— «Орел» слушает, — холодно, равнодушно произнесла Таня. — У аппарата Тридцать третий!
— Передавай: говорит «Сокол»!
— Это я передала.
— У аппарата Пятнадцатый!
— И это передала.
Таня явно «мстила» своему батьке — она даже не смотрела на него.
— Вот, Танюша, шифровка. Передавай пока, я еще не закончил.
«Морзянка» трещала без умолку. В эфир летели цифры; они, эти цифры, несли и боль народную, и его ненависть, и его мольбу: да освобождайте же поскорее!.. Там, в штабе фронта, цифры превратятся в слова, заговорят языком убедительных, хватающих за душу примеров.
Таня работала ключом быстро, Никита Иванович едва успел закончить шифрование.
— Все, — сказал он, передавая последнюю группу знаков.
«Морзянка» запищала часто-часто. Таня торопливо писала цифры, а Поленов расшифровывал их:
— Спасибо за первые сведения. Следуйте в квадрат 2762. Уточните пропускную способность станции, что идет на фронт и с фронта, направляются ли в действующие части зимние вещи и какие именно? Берегите себя. Ни пуха ни пера!
— Значит, на Низовую, — озабоченно проговорил Никита Иванович, — там дела будут посложнее.
— Зато интереснее! — быстро ответила Таня. — Мы теперь будем почти воевать. Это хорошо, батька!
Кулак Никита Иванович Поленов и его дочь Татьяна Никитична Поленова имели больше десяти тысяч немецких оккупационных марок и второй день голодали.
На немецкие оккупационные марки ничего нельзя было купить.
На оккупированной советской территории цену имели только советские рубли и червонцы.
— Батька, да покажи ты свою устрашающую бумагу какому-нибудь старосте, попугай его! — не выдержала Таня.
— И то правда, дочка! С волками жить — по волчьи выть! — согласился Поленов.
В первой же деревне Никита Иванович разыскал старосту. Тот жил в хорошем просторном доме. Несколько месяцев назад здесь помещалась изба-читальня — еще до сих пор по крыше волочился обрывок антенны, а на стене скрипела от ветра пустая доска для объявлений.
Староста, носатый мужик с коротко остриженной бородой, долго смотрел на документы, предъявленное «возвращающимся из советской ссылки» Поленовым Никитой Ивановичем, и спросил без всякой радости:
— Чем могу быть полезным?
— Едой, — учтиво, но твердо произнес Поленов.
— Еды нет, — последовал ответ.
— Я не прошу милостыню. Я покупаю, — еще строже сказал Никита Иванович.
— Не возражаю. Покупайте сколько вам будет угодно.
— На немецкие деньги никто не продает. Вот вам двести марок и извольте сами продать! — безапелляционно заявил Поленов. — Если и вы не продадите, я буду знать, кто воспитал так мужиков!