Цветы и железо

— Не так скоро. Сейчас все будет зависеть от Москвы, Алексей Осипович. Там готовится удар страшной силы. Врагу перед ним не устоять. Мне думается, что тяжелое военное поражение под Москвой будет для немцев и непоправимым моральным поражением. Немцы поймут то, что должны были знать накануне двадцать второго июня: Советский Союз — это не Бельгия. И это не Франция. И что Гитлер далеко не бог.

— Если бы они так в бога верили, как в Гитлера! — заметил Поленов.

— Верить в наитие фюрера и ему подобных отучим!.. Ну, как говорят, баснями соловья не кормят. Пойду дам команду принести обед.

Алексей отведал партизанских щей и каши с мясом. Посидел, прислушиваясь к шуму за дверью землянки: партизаны готовились к походу. Потом пришел Огнев и дружелюбно сказал:

— Всего хорошего и счастливого пути, Алексей Осипович! Поезжайте, я дал приказание отпустить вас.

…Соколик озяб от долгой стоянки. Он сразу же взял хороший ход, рысцой, — не нужно было ни понукать его, ни подхлестывать вожжами.

4

Эггерт принимал Никиту Поленова у себя на квартире, здесь когда-то жил председатель Низовского райисполкома, даже мебель с тех времен сохранилась: кресла, стол, диван.

— Вы напрасно рисковайт, Поленофф, — сказал он. — Партизан имайт глаз везде! Не надо нарошен встреши со мной в мой квартир. Я мог ждать. Я шасто посылайт солдатен посмойтреть, не приехал Поленофф. Садитесь, Поленофф!

Никита Иванович сел на краешек стула, помял, покрутил в руках шапку, отвечал виновато:

— Торопился, ваше благородие. Вот только из леса вернулся!

— Вы их видайт?

— Поймали они меня, ваше благородие. Сначала хотели пристрелить. Передумали. Завязали шарфом глаза и куда-то повели. Посадили в пустую землянку, поставили охрану. Натерпелся я страху, ваше благородие!

— Страшно было, Поленофф?

— Страшно, ваше благородие! Что я для них? Кулак, спасенный великой немецкой армией! Разве таких им жалко? Легко могли пустить в расход!

Вряд ли Эггерт осмыслил все то, что сказал Поленов. Сейчас важно было другое: верит он своему разведчику или не верит? Таня говорила, что немецкие солдаты все время вертелись около дома: ждали его, Поленова, а может, боялись, что она сбежит…

— Как ви их обманул?

— Всплакнул, слезу пустил, ваше благородие. Просил больную чахоточную дочку пожалеть, мою старость пожалеть. Живу, я говорю, честной жизнью, работаю в кузнице с утра до вечера, в политику, говорю, не лезу, вреда никому не приношу. Не верите, говорю, поедемте в Низовую, на месте убедитесь. А еду, говорю, в деревню Тетьково, хочу подковные гвозди на мясо поменять: дома есть нечего стало. Пошли они к дровням, обыскали, а там и взаправду подковные гвозди. Гвозди, конечно, забрали, а спасибо сказать забыли.

— А как отпустили, Поленофф?

— Долго совещались, ваше благородие. А потом приходит один в землянку и говорит: катись, чтобы духу твоего не было. Еще раз в этом лесу поймаем — на сосне болтаться будешь! А я уж, грешным делом, и не думал, что живым вернусь! Соколика своего из леса гнал, как в былые времена на ипподроме! У меня была такая лошадь — ветер!..

Эггерт уже не слушал его. Он вынул из сейфа большой лист бумаги и развернул его во весь стол. Это была подробная карта Шелонска и его окрестностей.

— Поленофф, понимайт карту?

— Что это, ваше благородие?

— Карту шитать умейт? Идит сюда!

Никита Иванович подошел ближе, долго сопел носом, улыбнулся и покачал головой.

— Хитрая штука, ваше благородие. Зеленая да серая. А вон там еще голубая, как поганая гадюка вьется!..

— Это река, Поленофф. А зеленой — это лес, ви там был. Там партизан. Вот смойтрит. — Эггерт ткнул пальцем в карту. — Это Низовая, тут ми с вами живет. Это дорога в Шелонск. А этойт — Шелонск на берегу река. Этойт дорога по лесу. Ви заметил што-нибудь характерное по дорога, штоб знайт, где лагерь Огнефф?

— Меня задержали недалеко от пустого дома. Лесник там жил когда-то, ваше благородие.

— Дом лесника? Хорошо, Поленофф! Видийт шерное пятно? Это есть дом лесника. — Эггерт провел по карте курвиметром. — Восемнадцать километр по лесу. Далеко забрался Огнефф! А далеко он от дом лесника?

— Вели меня по дороге влево, ваше благородие. Километров пять, а может, и больше — мне дорога длинной показалась.

— Это далек от дорога! И много в лагерь партизан?

— По лагерю меня вели с завязанными глазами. Ничего не видел, ваше благородие. А коли по голосам судить — много, ваше благородие.

— Нишего, Поленофф, теперь Огнефф капут! Ви еще мне кой-шем рассказывайт: о дорога, снег, лес. А потом идит домой, Огнефф капут, наград Поленофф.

Прощаясь, Никита Поленов долго и подобострастно кланялся, благодарил и заверял, что он рад служить, лишь бы служба шла на пользу.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

1

Майор Мизель с силой прихлопнул за собой дверь. Сегодня он был злым и нервным; когда расстегивал пальто, сорвал пуговицу, бросил пальто на диван, зацепил провод, телефон с грохотом упал на ковер. Он задернул шторы на окнах, сел глубоко в кресло напротив стола и, обхватив голову руками, задумался. Что за чертовщина! Позавчера он получил шифровку-приказ: команде быть собранной в кулак, в полной боевой готовности. А вчера шифровка от друга из команды «Москау»: при бомбежке погиб Карл Кох. При бомбежке?.. Значит, русские стали сильнее, если они залетают так далеко? Не может особая команда «Москау» находиться в непосредственной близости от передовой. Тогда еще успокоил себя тем, что Карл Кох мог погибнуть случайно: забирался же он на высокую сосну, чтобы в бинокль увидеть Кремль, — мальчишество!.. А сегодня новая шифровка: русские ведут под Москвой наступление крупными силами. Откуда взялись эти силы? К чему приведет это наступление: к успеху русских армий или к истреблению их последних резервов? Если верховное командование германской армии уверено, что наступление русских не принесет им успеха, тогда зачем такая широкая информация шифром о событиях под Москвой и приказ, требующий привести команды и группы СД в полную боевую готовность?

Мизелю еще не приходилось задумываться над тем, что будет, если русские вдруг начнут бить немецкую армию. Сейчас, пригнув голову к коленям, он впервые подумал об этом. Но не о поражении Германии, не о разгроме германских войск. Другое тревожило в эти минуты: если русские начнут одерживать победы, что тогда сделают с ним, немецким разведчиком, донесения которого были учтены при разработке плана войны с Советами. Был ли он объективен, направляя донесения начальству? Конечно нет! Субъективен, субъективен от крупного до мелочей; это отвечало его духу, характеру, планам, и это (он знал от отца) удовлетворяло немецкую разведку. Встречая пьяного красноармейца или краснофлотца, не отдавшего командиру честь, он сообщал о полном развале дисциплины в Красной Армии. Заметив танк в кювете, он с радостью фотографировал его и доносил, что личный состав армии Советов технически не подготовлен и управлять боевыми машинами не может. С финского фронта от Мизеля шли победные реляции, точно не финны, а он, Гельмут Мизель, оказывал упорное сопротивление на линии Маннергейма. Много послал донесений Мизель. Проанализировать их да обобщить — выйдет, что русской армии как таковой не существует. Хороший, могучий натиск — и панически побегут беспорядочные толпы в зеленых гимнастерках…

Интересно, сохраняются ли в архивах эти донесения? Как далеко они упрятаны? Хорошо, что доступ к ним имеет отец, он все может сделать.

Гельмут Мизель поднял голову и словно впервые увидел за своим столом огромную карту с множеством воткнутых флажков. Он медленно встал. Ему хотелось одним взмахом руки сбросить на пол все флажки, и особенно тот, большой, на котором с такой тщательностью нарисована свастика. Мизель воткнул его месяц назад в центр черного круга, под которым четким шрифтом напечатано: «Moskau». Месяц назад!.. Так ли близко находятся сейчас немецкие войска от Москвы, как в первых числах ноября, когда Мизель всем ходом событий был убежден, что парад германских войск на Красной площади непременно состоится?..