Цветы и железо

— Я очень хорошо понимаю тебя, Алексей, или как тебя величают в военное время? Я уже забыл… — проговорил Огнев.

— Никита Иванович Поленов, пострадавший от Советской власти человек!

— Так вот, пострадавший от Советской власти человек Никита Иванович Поленов, спокойнее надо быть! Наше дело такое… Где твоя нареченная дочка?

— Танька? Во дворе.

— Не замерзнет?

— Ничего, молодая, одета тепло. Пусть даст лошади корма. А закончим разговор — пригласим.

— Полковник из штаба еще раз просил побеспокоиться о военнопленных и конкретно о красноармейце Щеголеве. Пояснил, что за него персонально ты ходатайствуешь. Кто он тебе?

— Это по Танькиной просьбе. С одного города они, с одной улицы, на одной парте в школе сидели. Кажется, что дружить начали, когда еще ползунками были. Как видно, любовь только распускаться начала, да так и не распустилась: война помешала. Но не увяли чувства, хорошая она девушка!

— Выручим, если, конечно, жив парень. Что нового видел сегодня в Шелонске?

— С людьми я не встречался, Виктор Викторович. Лейтенанта Эггерта навещал. Между прочим, я ему на партизан жаловался, ружьишко просил, говорю, всю ночь около меня блуждали. Попугал немного, чтобы к оврагу больше не шлялся!

— Напрасно. Мы могли бы организовать засаду, надо живьем его взять! Я уже думал об этом. Поторопился, Никита Иванович!

— Значит, поторопился. А надо бы взять и Эггерта, и эту потаскуху, она ведь дочка Адольфа Коха! — виновато проговорил Поленов.

— Да ну? — удивился Огнев.

— Эггерт сказал.

— О чем еще говорил Эггерт?

— Наставлял, как ловить большевистских агентов, которые из района Шелонска ведут передачи по радио.

— Застукали они тебя!

— Застукали!

— Придется пару наших передач провести из леса, вблизи Шелонска. Надо же сбить их с толку!

— Это было бы совсем неплохо, Виктор Викторович!

— Вот что, Алексей, черт с ним, с этим кулаком Поленовым! Твой полковник через наш штаб специальную шифровку прислал. Поговорите, пишет, влейте в него эликсир бодрости и спокойствия. Это о тебе. В Шелонске непременно должен быть наш человек: у немецкого командования существуют в отношении Шелонска какие-то планы. Так вот, возможно, что ты должен будешь прекратить с полковником радиосвязь и поддерживать контакт с ним через нас, партизан.

— Эггерт сказал, что скоро партизаны за сто километров будут обходить Шелонск, — заметил Поленов.

— Так и сказал?

— Да. Намек или пустое бахвальство.

— Нет, не бахвальство. Эггерт чуточку проговорился. Теперь надо мотать нить дальше. Надо обязательно побывать у Калачникова, предупредить и его…

— Предупреждать этого негодяя и предателя?! — оборвал Поленов.

Он пытался рассказать Огневу все, что слышал с Калачникове, но Огнев положил ему ладонь на колено и сказал:

— Он такой же предатель, как и мы с тобой, Алексей…

— Так, значит?..

— Значит, настоящий советский патриот, каким и раньше был!

— Вот оно что! А в народе такие слухи ходят!

— Народ узнает правду и о Калачникове, и о тебе, и о многих других, Алексей! Вот придешь к Петру Петровичу и скажешь: «Цветы есть?» Он тебе ответит: «Цветов нет, есть семена». А ты еще один вопросец: «А будут цветы?» Когда он тебе скажет: «Конечно будут», можешь передать от меня привет и начинать разговор.

— Я однажды не вытерпел, заехал к нему. Да так сжал ему руку, так посмотрел ему в глаза, что он готов был сквозь землю провалиться. Выходит, напрасно!

— Напрасно. Старик тяжело переживает. Он ведь очень любит народ, а теперь все его ненавидят, и он глубоко чувствует это. А сделать ничего нельзя.

— А я частенько клял себя за то, что писал о нем в газете, — сказал Поленов. — Все время думал: ошибся в человеке!

— Нет. Между прочим, и он тебя вспоминал, хорошо вспоминал. Можешь открыться перед ним, сказать, что ты, Алексей, — партизан, от меня. Он будет очень рад. О разведке по линии штаба говорить излишне.

— Как хорошо, что самые худшие предположения не оправдались и Петр Петрович остался тем же человеком.

— Тем же… Да, скажи, твой авторитет в Низовой мы неплохо укрепили?

— Я за свои «доносы» получил от Мизеля и Эггерта тысячи полторы марок, — ответил Поленов.

— Значит, оценили! Ничего, что-нибудь сделаем и здесь. Будешь незаменимым «осведомителем». Придумаем!

— Спасибо! — Поленов посмотрел на озабоченное и вместе с тем веселое лицо Огнева и спросил: — Как лесная жизнь, Виктор Викторович?

— Приобвык, Алексей. Я очень рад за наших людей, тяжелый экзамен они выдержали! — Огнев подошел к окну, прищурился. — Дочка твоя приплясывает: холодно!

— Она за дорогой наблюдает: не пошел бы кто из Шелонска.

— Будем с тобой откровенны, Алексей, — продолжал Огнев, подходя к печке, у которой сидел Поленов. — Народ до войны не мог получить всего того, в чем он нуждался. За последние годы трудодень во многих наших колхозах был обесценен. Сейчас не время анализировать причины: у страны имелись свои большие трудности. Фашисты теперь раздувают эти недостатки до космических размеров. А что говорит народ? Недостатки были? Были. Но вы, господа фашисты, нашу Советскую власть не трожьте. Вот побьем вас — и сами разберемся, что к чему, что у нас было хорошего и что плохого. Хорошее продолжим, а плохое отбросим в сторону!

— Философия настоящего советского человека, — заметил Поленов.

— А таких у нас сколько? Можно считать — все! Единицы пошли на службу к немцам. Всякая шваль, вроде Муркина. Безнадежные уголовники и неизлечимые кретины, для которых и родная мать — не мать.

— Да, война людей проверила…

— Я рад, что оказался в Шелонске. С таким народом можно и жить вместе, и драться с врагом!

— Закончится война, Виктор Викторович, ни на какое выдвижение не пойду. Остаюсь в Шелонске. Назначайте на любую работу.

Огнев добродушно усмехнулся.

— Давай-ка сначала закончим войну, — сказал он, присаживаясь на скамейку у окна. — Позвоночник Гитлеру повредили, но бить его придется долго: как и всякая гадина, он живуч! Итак, — Огнев улыбнулся и кивнул головой, — от задач общих переходим к задачам конкретным…

Они условились обо всем: кто и когда будет приходить в этот одинокий домик, как передавать сведения, если связь по радио придется прекратить.

— Ну, Алексей, желаю тебе успехов в «торговле железом», — сказал Огнев, пожал руку Поленова и крепко обнял его на прощание.