Цветы корицы, аромат сливы

– Дай мне, пожалуйста, твой… эм-м… пиджак, – сказал он.

– Что? – не поняла Саюри.

– Раздевайся, – прошипел Сюэли. Возможно, это прозвучало несколько эксцентрично, но зато хаори сразу оказалось у него в руках.

Он надел его поверх ковбойки за одну секунду, забрал волосы и заколол их шпилькой Саюри. Поскольку предполагалось, что Ли Бо вытащили откуда-то из публичного дома, все это, подумалось ему, было вполне нормально. Правда, тогда еще не было всей японской культуры, но это не важно. Он шатающейся походкой подошел к императору, и дальше, придерживаясь в основном оглашенного сценария, потребовал себе письменный прибор, чайник вина и сел на пол, поджав ноги. Он отпустил несколько импровизированных фраз с элементами вэньяня, которых дети оценить не могли, и уставился на генерала. Поскольку камня для растирания туши не было, да и самой туши не было, он жестом предложил генералу стащить свои ботинки. Решил, что на замену сойдет. Дети сунули ему в руки печатку, подставку для палочек и еще несколько разрозненных предметов, условно обозначавших прибор для письма. Один из них поразил его своей древностью – он был действительно китайский и настоящий. Сюэли сам не понял, что это такое, но это была настоящая древняя вещь.

Кисть, почтительно протягиваемая ему школьником, не соответствовала по размерам бумаге. Бумага была как листок для почтового письма, а кисть – наподобие одной из самых больших малярных кистей. Надо было импровизировать. Сюэли презрительно взял кисть у генерала, отшвырнул лист бумаги, ткнул кистью в вазу с цветами и водой начертал на полу те самые стихи Ли Бо, которые источники обычно ассоциировали с этим эпизодом. Тут он отхлебнул из тыквы-горлянки, которую ему еще раньше подали дети, – и замер. Как ему потом объяснили, там было, по-видимому, что-то вроде русского самогона. Быстро справиться с собой не удалось. Он сразу потерял голос. Сюэли, кстати, сейчас же понял, почему тошнило основного актера, исполняющего роль. Ничего себе шутки. Но Сюэли был уже не мальчик и пивал на своем веку всякое – по крайней мере, так он пытался себя убеждать, довольно безуспешно. В результате он закончил выступление жестами, как будто так и надо. Все были в восторге.

Сам русский китаист подошел к нему. Жал руку и долго благодарил по-китайски. Куда-то приглашал, но Сюэли вынужден был отказаться. Пришел и слег. Аспирант Ди принес ему в качестве лечения рассол из банки. Сказал, что это местное варварское средство. Шел снег. Саюри сидела на кровати и давала пить рассол из фарфоровой ложечки для супа.

После нескольких месяцев обучения языку на кафедре назначили «вечер знакомства», он же и «вечер поэзии», где, как предполагал Сюэли, исходя из названия, полагалось собраться вечером и читать стихи, причем под стихами он понимал экспромты собравшихся. То, что вечер был назначен на 12 часов дня, смутило его и вполовину не так сильно, как те стихи, которые начали выползать на свет при подготовке вечера.

– Деточка, вы можете прекрасно прочесть Лермонтова, – сказала Немила Гориславовна. – «Москва, Москва! Люблю тебя как сын! Как русский! – сильно, пламенно и нежно…».

Когда Сюэли возразил, что все это довольно странно прозвучит, если учесть его ярко выраженную китайскую внешность, на него напало другое, следующее стихотворение.

– Тогда вот это, вот это: «Мне голос был!.. Он звал куда-то!..» Он что-то там такое пел! Он говорил: Беги отсюда! Оставь Россию навсегда! Что там дальше?

– Есть место им в полях России, среди нечуждых им гробов. Во-первых, у них идет сейчас смешение б и в, и в ситуации стресса вы получите «Мне голос выл», – вмешалась фонетист. Она была больше всего похожа на волшебника Фудзимото из мультфильма Миядзаки. У нее даже костюм был такой же.

– …«Мне голос выл: Иди отсюда, оставь Россию навсегда!»? – переспросил Сюэли, чем обеспечил себе полную свободу от декламации русской поэзии.

– На мой взгляд, они вообще не должны читать никаких стихов, – сказала фонетист. – Зачем это нужно? Закреплять неправильные навыки? Встали в шеренгу по стойке «смирно», высунулись вперед по одному, представились! «Я Дун Пун Тун!» «Я Пун Бун Дун!» И всё. Вот вам знакомство!

– Можно мы почитаем китайскую поэзию? – вкрадчиво спросил Сюэли.

– Что вы хотите этим сказать? – пошевелила носом фонетист. – У нас на кафедре вы обучаетесь русскому языку.

– Мы почитаем ее чуть-чуть, – показал щепоточку на пальцах Сюэли. – И по-русски.

– А интонировать за вас никто не будет. Во рту у вас каша! Вместо ИК-6 – темный лес! У вас нет ИК-6, Сюэли.

– Войска Первого белорусского фронта… под командованием маршала Советского Союза Жукова… после упорных уличных боев… завершили разгром немецких войск… и сегодня… второго мая… полностью овладели столицей Германии… городом… Берлином! – сказал Сюэли с дикцией Левитана, давая отчетливые шестерки на каждой синтагме.

– Можете ведь. Когда хотите, – буркнула фонетист.

– Четыре строчки, деточка, – решила наконец Немила Гориславовна. – Четыре строчки, голубчик. Не больше чем четыре строки каждый продекламирует. Ну, там, про это ваше… лягушка шлепнулась в пруд…

Сюэли деликатно промолчал.

Предстояло подобрать русские переводы. Аспирант Ди пообещал сходить с Сюэли в библиотеку и помочь все найти. Следом чуть было не увязалась Саюри. Она хотела про лягушку, которая шлепнулась в пруд.

– Это я тебе и так скажу, безо всякой библиотеки, – небрежно сказал Ди. – Тут не надо быть великим знатоком. Лягушка шмякнулась в пруд. Бац!.. Нет. Шлёп! Круги по воде. Записывай.

Подпав под его обаяние, Саюри ошеломленно записала и пошла учить это наизусть, после чего в читальный зал они направились чисто китайской компанией: Ди, Сюэли, Чжэн Цин, Лю Цзянь и Шао Минцзюань – всем нужно было что-нибудь подготовить для вечера.

Ди валялся на полу, перелистывая тома.

– «Вместе с годами ушла любовь к ветру, к горной луне…»

– Не стоит. Еще решат, что мы намекаем на возраст старейших преподавательниц кафедры.

– «Так долго странствовал по Янцзы – уже борода седа…»

– То же самое. Даже еще хуже: намекает, что у них борода.

– «Глубокой стариной повеяло…»

– Не надо.

– «К старым корням вернулся весенний цвет…»

– Не надо.

– Вот спокойная, бытовая картина… «У сломанного сундука давно отвалился верх…»

– Ди, ты очень легкомысленный человек.

– Вот, ничего нет сомнительного. «Глубокая осень, и в песне сверчка прощанье слышится мне…»

– Ну, для кого нет, а для кого и есть.

– Тогда «Могила на горном склоне Линьшань пронзительно холодна», – предложил Ди.

– Вот прекрасные стихи Ли Бо, правда, они длинные, но мы их поделим… – довольные приятели собрались идти.

– Только не говорите «в верхних покоях»! – крикнул вслед им Ди. – «Верхние» – это никто даже не поймет. Здесь для русских читателей примечание: что верхние покои – это женские. Так лучше скажите сразу – «в женских».

Провозившись несколько часов, Сюэли постиг ключевую проблему: все стихи в переводах были значительно хуже, чем в оригинале. Вообще не сравнить.

– Я должен найти одно стихотворение из четырех строк, которое в переводе лучше, чем в оригинале, – сформулировал он задачу.