Цветы пахнут любовью

Мало-помалу я втянулась в ритм и даже стала с любопытством озираться по сторонам. Вокруг почти сплошь чернели каменистые курумники, лишь кое-где виднелись островки скудной растительности. Неудивительно, что и живности не было видно. Разглядеть её могли разве что орлы, парившие на головокружительной высоте.

– Мы идём в другой посёлок? – нарушила я молчание.

– Нет. Туда, – махнула рукой Туйлаш в сторону белоснежных вершин. – Там мой бог – камень, дерево, природа, Алтай.

Я не стала больше задавать вопросов. Судя по всему, Туйлаш знала, что делала.

Наш долгий путь продолжался среди пустынного нагорья. Мы взбирались на каменистые холмы, спускались в котловины, в которых кое-где синели озёра, шагали по плато со скупой растительностью, и нигде не встретили ни одного человека. Я даже подзабыла о своих неурядицах и страхах.

Эта неуютная местность действовала на меня каким-то невероятным образом. Бескрайний простор, продуваемый ветром, скудные клочки травы, белоснежные горные громады, мало-помалу приближающиеся к нам – все это, казалось, торжественно входило в мою душу, завладев ею полностью и навсегда.

Солнце клонилось к горизонту. Мы шли уже довольно долго, и по-прежнему не было видно ни жилищ, ни людей, ни животных. На мой вопрос об этом Туйлаш ответила:

– Никто из простых людей не ходит сюда, потому что здесь живут духи нашей земли.

– А как же мы?

– Камов ведут проводники.

Я подумала о том, что кам, то есть, шаманка здесь только одна. А на счет проводников – это, видимо, для красного словца. Просто алтайка хорошо знала дорогу.

Сумерки быстро сгущались. Остаток пути мы шли при свете огромной полной луны. Наконец Туйлаш остановилась и произнесла:

– Всё, пришли. Вот мой аил. – Дальше она произнесла что-то на своем языке.

Аилом оказался большой шалаш, крытый шкурами – мне приходилось видеть такие жилища в этнографических экспедициях.

– Занеси пока это… – Туйлаш подала мне узелок с едой, а сама, оставшись снаружи, принялась разводить костер из каких-то тощих веточек.

Я не стала упрашивать себя дважды и, взяв узелок, зашла внутрь аила. В дыру посередине крыши заглядывали звёзды, и в этом была какая-то невероятная, первобытная прелесть. От долгого перехода у меня гудели ноги, и я с облегчением опустилась на мягкую подстилку на женской половине – справа от входа.

Тем временем свет от разгорающегося костра выхватывал из темноты скромное жилище без обычной утвари – судя по ее отсутствию, постоянно здесь никто не жил.

Внезапно мой взгляд остановился на чем-то, совершенно необычном! Я даже привстала. Вот такого я уж точно не видела во время своих этнографических экспедиций…

На стене висела одежда, но зато какая! Широкое белое платье, а сверху – множество разнообразных, свободно висящих шнурков, косичек, узких полосок шкур и тканей, оканчивающихся внизу кисточками или железными побрякушками. И над всем этим – головной убор такого же типа. Отблески огня плясали на железках, придавая всей одежде необыкновенный, я бы даже сказала, живой вид.

– Вот это да! – не удержалась я от возгласа и повернулась к Туйлаш. – Это ваш костюм? Шаманский?

– Да, для камлания, – ответила Туйлаш, подбрасывая в огонь ветки.

– Какая самобытность!.. Ему же место в музее!

Алтайка исподлобья глянула на меня и коротко ответила:

– Здесь ему место.

– Какая красота… Туйлаш, а вы не боитесь, что его украдут?

Она с изумлением уставилась на меня и покачала головой.

– Да кто же посмеет украсть у кама? Я же сказала тебе: сюда никто не ходит, люди боятся и уважают духов земли и гор. А ты – украсть…

Костер разгорелся. Туйлаш зашла в аил. Я поднялась, чтобы получше рассмотреть шаманское одеяние, но алтайка бесцеремонно отодвинула меня.

– Нельзя трогать вещи кама.

После чего она стала переодеваться, ничуть не смущаясь.

– Камлать буду. Спрошу духов, годишься ли в камы, и долго ли тебе здесь быть одной.

– Мне? Одной? – опешила я.

– Уж как духи скажут.

К такому повороту событий я не была готова. С какой стати? Одна, без еды, у черта на куличках? И вообще… После того, как мне удалось выспаться, прежние мои ночные кошмары отступили – может, навсегда?.. Тогда зачем мне дополнительные трудности?

Между тем Туйлаш облачилась в свой наряд, надела диковинную шапку, скрывшую ее лицо за шнурочками и косичками, вышла из аила и приблизилась к костру; я направилась за ней следом.

Шаманка села у огня и взглянула на меня снизу.

– Чего ждешь? Садись рядом.

Я послушно опустилась чуть в стороне, чтобы не задеть её. Туйлаш, слегка раскачиваясь, пробормотала:

– От-Эне, Мать-огонь, прими наш скромный дар… – дальше последовала фраза на не знакомом мне языке.

Туйлаш положила в костер сухие ягоды, которые тут же воспламенились, распространив смолистый аромат.

– Это священная арча, – предупредила она мой вопрос и протянула мне горсть сушеных можжевеловых ягод. – Вот, возьми, будешь кормить дух огня.

Затем она неторопливо достала из тряпицы лепешку и тоже положила её прямо в огонь. При этом пламя, похоже, совершенно не обжигало её руки. После этого действа шаманка стала сосредоточенно прогревать над огнем свой бубен. Теперь в ней было не узнать мою попутчицу – Туйлаш полностью преобразилась. Прогрев бубен, она несколько раз ударила в него и прислушалась к его глухому рокоту.

– Забудь что ты Сопия, – приказала она мне изменённым голосом, а может, это мне показалось?..

Бум!.. Бум!.. Бум!.. – опять раздались гулкие удары. Некоторое время шаманка, сидя у огня, ритмично стучала колотушкой в бубен и что-то призывно пела на своем языке, то повышая, то понижая голос. Одновременно она то склонялась лицом прямо в огонь, который не обжигал её, то выгибалась в стороны и назад.

Я смотрела во все глаза: мне было безумно интересно, я никогда не видела ничего подобного! Промелькнула мысль, как бы это вписать в мою кандидатскую, мелькнула и пропала.

И тут вдруг шаманка буквально взвилась вверх, в воздух – с места, без разбега или толчка!.. А затем принялась метаться, кружиться, приплясывать, подпрыгивать, что-то бормоча на непонятном языке. Косички и шнурочки на её одежде развевались – то веером, то волнами, железки позвякивали, бубен рокотал, и в такт шаманской пляске метались языки пламени, то припадая к земле, то взвиваясь ввысь и рассыпаясь искрами.

В какой-то момент я вдруг обнаружила, что пламя почти угасло, и бросила в него немного можжевеловых ягод. Огонь, как мне показалось, с благодарностью принял ягоды и взвился ярко-красными лепестками.