Цветы в огне войны

Прошел через Заложье: село было разрушено, завалено какой-то немецкой разрушенной военной техникой. Все было мрачно и безлюдно. Лишь река Навля поблескивала на солнце, неся свои весенние бурные воды в море. Узкий мостик через речку да кое-где строящиеся дома говорили о том, что здесь началась мирная жизнь. По дороге к селу, вдалеке, у старого дуба Николай вдруг увидел двух девушек, работающих на поле. По мере приближения они заметили его и, приложив руку ко лбу, стали всматриваться в подходящего солдата.

Увидев девушек, работающих в поле, Николай решил подойти к ним. Приближаясь, он видел, как они стараются узнать его, подавшись вперед, будто желая броситься в объятия. Одна из них охнула:

– О, Господи! Да ведь это же Коля Булкин!

Узнал ее и Николай: это была Алена, младшая сестра его матери, то есть его родная тетя, хоть и старше его всего лишь на пять лет.

– Да, это я, девоньки! Как видите, в целости и сохранности, собственной персоной пожаловал в родные края.

И полилась печальная беседа со слезами и радостью в глазах. Николай коротко рассказал о том, как он прошел войну, о ранении, ответил на все вопросы женские:

– Почему поздно возвращаюсь, на это есть причина, девушки. Так нужно было – я выполнял специальный приказ товарища Сталина. Поэтому и задержался после войны на целых три года.

В разговор вступила вторая девушка:

– А почему у тебя на груди наград мало?

– А, остальные награды у меня в сумке, уж больно тяжело носить все, – коротко пошутил Коля. – А ты кто такая? Что-то я тебя не признал.

– Не признал, – засмеялась девушка, – да Алдонья я, Колмогорова, а Алена – лучшая подруга моя: мы с ней всю войну вместе были, стали очень близкими. Нас немцы угнали в Германию, и мы там работали на фабрике. Немцы сожгли наше село, а мы бежали в лес, в убежище к речке Неруссе; нас схватили, кто бежал последним, а многие раньше ушли. Согнали нас в кучу, выбрали тех, кто помоложе да покрепче, и погнали в Германию работать на немцев. Работали на кондитерской фабрике, по 14–15 часов в сутки. Нас кормили, не обижали. После взятия Берлина и победы мы вернулись в свои края. Вернулись к развалинам и хаосу. Сейчас всем очень тяжело, мало мужчин в деревне, но все равно все потихоньку начинают строиться и возрождать свои дома. Начинает возрождаться село, – продолжала Алдонья, сельское хозяйство: сажают пшеницу, рожь, картошку. Вот сегодня мы получили наряд

– полоть лен. Сорняков больно много, намаялись, не разгибая спины весь день, а к вечеру приедет председатель с проверкой.

– А кто в председателях сейчас? – поинтересовался Николай.

– Да Гришка Попик, строгий такой, в очках.

– Да, он всегда был служивый. Но, как говорится, была бы спина, а дубина всегда найдется. Расскажите мне лучше, как там мои родственники, все ли целы после войны?

Алена как-то опустила голову:

– Отец твой, Коля, погиб на войне – была на него похоронка.

– А мамка?

– Мать твоя, Ефросинья, вернулась, но вся больная, надорвалась она от тяжкого труда на чужбине, где-то на Украине; сейчас живет с Егором. Последнее время слегла. Плохо себя чувствует, но очень ждет тебя. Сестер твоих, Клаву и Веру, брат Егор пристроил в приют, где-то в Подмосковье. Сестра моя, твоя тетка Ольга, вернулась с эвакуации живой и невредимой, я живу с ней, и мы строим себе домик. Остальное все узнаешь от своих, иди, ждут тебя твои родные, а мы пойдем, освежимся, искупаемся.

И она махнула рукой в сторону реки Навли, которая на фоне яркого солнца серебрилась и звала к себе. Николай засмотрелся на прекрасное стройное тело Алдоньи, которое манило, влекло к себе, на девичьи упругие груди, ловя себя на том, что природа влечет молодого мужчину к девушкам, что жизнь только начинается. И он, попрощавшись, с радостью зашагал в сторону деревни. Вслед Алдонья крикнула:

– Иди, герой, а девок в селе хватает, еще и выбирать будешь!

По мере приближения к селу Николай все отчетливее различал местность: попадалась разбитая техника, сгоревшие останки труб, печки, и только кое-где выросли новые дома. Уже перед самым селом встретилась громыхающая телега, на ней восседал крепкий мужик. Николай узнал в нем Гришку Попика, нынешнего председателя. Поравнявшись с Николаем, телега остановилась. Гришка, прищурившись, всматривался, наконец, признав, подал руку, обнял и начал крутить цигарку:

– Ну, значит, Николай Булкин. Пришел с войны, отвоевался, значит. Героем вернулся иль как? Что-то медалей маловато.

– Все нормально, а медалей достаточно, с меня хватит! А поевать пришлось,

и задержался не по своей воле, а выполнял специальное поручение. А вы где воевали? Я смотрю, вы и сейчас в начальниках.

– Ну, где я воевал, я тебе в следующий раз расскажу, так как тороплюсь – много работы. А председателем меня народ избрал, вот так-то. Долго гулять не придется: нужны рабочие руки, так что устраивайся, делай свои дела, и я жду тебя на наряде с утра. Работу мы тебе подыщем, не беспокойся.

Гришка гаркнул на коня, телега тронулась и затарахтела по бездорожью.

Николай зашагал дальше уже по деревне. Село являло собой жалкое зрелище: кругом собраны огромные кучи мусора, то тут, то там раздавался стук топоров. Люди – в основном, женщины, но видел он и мужчин, покалеченных войной, без руки или без ноги. Только в центре села Николай остановился, огляделся вокруг. На этом месте была церковь Пресвятой Богородицы, здесь же неподалеку была церковно-приходская школа, и небольшое поместье батюшки Александра, где он жил с матушкой Дарьей и дочерью Ольгой. Церковь была полностью разбита от прямого попадания немецкого снаряда: обломки кирпичей были сложены в огромную кучу, на месте дома батюшки лежали обгорелые бревна, да торчала печная труба. В центре, как памятник разбоя и кощунства, стоял колокол, от удара о землю и пожара он раскололся, и лишь обгоревшая старославянская надпись на нем напоминала о его мелодичном звоне, разносившемся далеко за пределы села. Это все дело рук извергов-фашистов, посягнувших на святыню русских людей, но сломить русский народ и победить при всей их мощи им так и не удалось.

Дом, милый дом

Николай обратил внимание на цветущий вишневый сад, который благоухал своим неповторимым ароматом, и снова нахлынуло чувство потери, сжалось сердце, но он быстро взял себя в руки и стал осматривать вишни. Сад, как и полагается, расцвел – здесь цвели вишня, черемуха, сирень, яблоня – и напоминал райский уголок. Он невольно представил Олю, как, взявшись за руки, они бегали по этому цветущему саду, целовались и признавались друг другу в любви. И вдруг ему почудилось, будто где-то рядом, из-за кустов Оля манит и зовет его к себе, он ясно увидел ее лицо, подался вперед, но видение исчезло. Коля подумал, что ее душа приходит сюда – надо почаще будет сюда приходить. Ему предстояло навестить могилы Оли и ее отца, привести их в порядок. Николай вздохнул полной грудью, подтянул ремень, поправил гимнастерку и зашагал к дому Егора.

Уже издали он увидел в родовой ложбине новый недостроенный пятистенный дом. Перед домом в тенечке под уцелевшей чудом яблоней на скамейке сидела молодая темноволосая женщина. Она качала колыбельку с ребенком, подвешенную к яблоне, и что-то напевала. Николай незаметно подошел к калитке и бодро поздоровался; женщина повернулась и внимательно стала смотреть на него.

– Добрый вечер! – отозвалась хозяйка дома. – И кто же ты будешь? – спросила она, сверля его своими черными пронзительными глазами. – Уж не Коля ли?

– Да, я Николай. Прибыл, хотя и с большим опозданием, с фронта. А Вы Мария, как я понял, жена Егора?

– Да, она самая.

Они по-родственному обнялись и поцеловались.

– Посмотри, пожалуйста, за ребенком, я позову маму: она хворает, лежит все, каждый день ждет тебя.

Через несколько минут на крыльцо с трудом вышла Ефросинья, мама Коли. Как и в старые времена, одета она была домотканую кофту с юбкой, на голове был платок в горошек. Очень сильно постарела и сдала за эти военные годы. Они бросились в объятия друг к другу, рыдая, мама благодарила Бога за эту встречу с сыном и за то, что она все же дождалась его живой. У Николая сердце сжалось от встречи с матерью, он очень был счастлив и радовался, увидев ее живой. Мария попросила приглядеть за Анечкой, а сама побежала, чтобы сообщить эту радостную весть Егору. Остались мать с сыном вдвоем, и сидя на скамейке расспрашивали друг друга о том, как пережили тяжелые годы войны вдали друг от друга. Сын поведал матери вкратце о том, как и где воевал, о своем ранении, о госпитале, что пришлось после войны еще нести службу по приказу тов. Сталина. Николай подытожил: «Но, слава Богу, остался жив, здоров, не считая ранения. Руки, ноги, голова на месте. И вот я вернулся и намерен бросить якорь в родном селе».