Цыганское проклятье

– Прощай, Буянушка, и прости за все.

Всадник, перезарядив арбалет, соскочил с коня, и вот еще одна туша упала замертво.

Арбалет Русалову достался от отца, а тому – от деда. Таким оружием уже почти не пользовались, но Силантий никак не мог отказать себе в удовольствии почувствовать мощь предков, их злость, азарт. Вырезанный из черного дерева, украшенный серебряным кружевом, он был похож на смертоносный цветок, что выстреливает ядовитыми иглами. Арбалет ложился в руку, срастаясь с ней в единое целое, и еще никогда не подводил своего хозяина. Потому Силантий не признавал ружей и винтовок, хотя и не раз становился объектом насмешек со стороны приятелей. А маменька хваталась за сердце всякий раз, когда они с отцом собирались охотиться.

Родителей давно нет, а он и сейчас слышит обеспокоенный голос матушки:

– Матвей, ты чему сына учишь? Может, завтра на медведя с голыми руками его пошлешь?

– Жизнь пострашнее охоты будет, потому как сам дичью можешь оказаться, – грозно отвечает отец, хотя уголки его губ предательски дрожат и тянутся вверх. – Не всегда при нем будет оружие, потому надо уметь обороняться. И не перечь мне, Анастасия!

А может, вовсе не чудятся голоса. Может, он так близко к черте подошел, что почивших слышит?

И такая вдруг злость захлестнула сердце, прибавляя сил и нетерпения. Да что же он раскис, как тесто в бадье? Тому ли его отец учил? Разве можно вот так взять и сдаться, не попытавшись даже? Ну уж нет! Свою жизнь он за грош не отдаст!

Волки подобрались совсем близко. Силантий без труда вычислил вожака в стае – белого крупного волка с порванным ухом – и нацелил на него острие арбалетного болта.

– Я тебя винить не могу, ты зверь, и ума у тебя вовсе никакого, одни инстинкты. Да только драться буду до последней капли крови.

Вожак, казалось, понимал его, склонил голову набок, только оскала не спрятал. Но и нападать не спешил.

– Ах ты, тварь бестолковая, – Силантий усмехнулся и перехватил поудобнее арбалет, – неужели разумеешь, о чем толкую?

Волк зарычал и шагнул вперед.

Вот она, настоящая охота. Теперь и он может стать жертвой. И здесь уже кто кого. Шансы на спасение хоть и не равны, но вот именно сейчас он счастлив по-настоящему. Один против целой стаи.

Палец привычно лег на спусковой крючок и… ничего, осечка.

Волк рванул вперед и, ударив лапами в грудь, уронил человека на покрытую палой листвой землю. В лицо ударило горячее дыхание. Тяжесть звериного тела не позволяла вдохнуть полной грудью.

– Ну же, рви меня! – Голос вырывался сдавленным хрипом. В последний миг Силантий все же испугался и прикрыл глаза. Тут же левый бок обожгла боль, а потом вдруг стало легко. На грудь больше ничего не давило.

Неужели он умер? Так вот как оно бывает? Только что было мучительно тяжко от навалившихся волчьих тел и вдруг – свободен? Словно паришь. Паришь? Не-ет! Не это испытывал сейчас Силантий. Бок жгло и дергало, в спину впились острые камни и ветви. А еще было очень холодно. Но мертвым не бывает холодно! Тогда что же это? Что с ним?

Силантий с трудом разлепил ставшие свинцовыми веки и какое-то время смотрел в сгустившиеся сумерки, пока глаза не привыкли. Поляна, на которой он охотился, была пуста. Волки пропали, как и не было их, но Силантий чувствовал чье-то присутствие. Казалось, что темнота вокруг ожила. Она клубилась, тянулась к нему, что-то шептала… Можно даже различить слова:

– Встать можете? Давайте руку.

С чего бы темноте ему помогать?

Попытался нащупать арбалет – не получилось. Видать, далеко отбросило, когда напал волк.

Да не один!

Куда они делись?

Силантий попытался подняться, но бок пронзила сильнейшая боль, и он со стоном рухнул без сил.

Из темноты вдруг вылепился человек и склонился над ним, тревожно вглядываясь в лицо. Его спасителем оказался еще совсем безусый паренек. Аристократическая внешность. Темные, почти черные глаза – как чернил кто плеснул. Одет в черную рясу – монах? Молод больно. Послушник? Семинарист? Что юнец делает в такое время в лесу? Скоро ночь, а до ближайшей семинарии верст двадцать! Не пешком же он сюда пришел.

– Мою лошадь волки погнали. – Семинарист словно прочитал его мысли. Голос у него оказался неожиданно низким, густым и совершенно не вязался с тщедушной внешностью.

– Буян! – Силантий снова попытался сесть, да только боль снова припечатала к земле.

– Будьте покойны, здесь ваш жеребец. Умная животина, не забоялась. Давайте помогу вам подняться. – И, словно извиняясь, добавил: – Я травы здесь собираю. Некоторые только ночью и можно взять.

– А волки где?

– Ушли.

– И кто их прогнал?

– Я.

– Не смеши меня, юнец! Боюсь, вся кровь от натуги выйдет.

– У меня волчья пыль при себе. Беру всякий раз, как в лес идти. – Казалось, он совсем не обиделся, лишь постарался все вежливо объяснить.

Силантий хотел сказать что-то еще, но закашлялся. Рот наполнился соленой кровью, и он вдруг понял, что умирает. Рана оказалась слишком глубокой.

– Слушай меня, семинарист, – прохрипел он, прокашлявшись, – мое поместье в пяти верстах на север. Русаловы мы. Поезжай туда, расскажешь, как меня отыскать. Тебе хорошее вознаграждение за меня дадут, только поспеши.

В теле почти не осталось сил. Силантий вцепился в плечо семинариста и забормотал, глядя ему прямо в черные глаза:

– Дочь в Петербурге. Три года мы с ней не видались, да теперь уже, видимо, и не судьба. Всего-то пару неделек до радости такой не доживу…

– Одному Господу знамо, когда последний час придет. – В голосе семинариста было что-то успокаивающее, убаюкивающее. – Меня Павел зовут.

Имя свое он добавил как-то невпопад. Казалось бы, зачем ему, Силантию, знать его теперь? Какой в том прок?

– Не верую я, Павлуша. Грешен, да не верую ни в Бога, ни в черта с рогами. До седин дожил, а так и не помолился ни разу. Всегда на себя только и надеялся.

– Все с Божьей помощью! – гнул свое семинарист.