Д.В.Ж.Д. 2035

– Говорю же, что при том уровне радиации в Уссурийске хватало и дырки размером с монету, чтобы отправить человека на тот свет. Да что человека? Стадо слонов. Не все такие радиационно-устойчивые, как убитый Таранов.

Значит, вскоре экспедиция потеряет ещё одного человека.

– Мрачное дело, Лёха. Как Макар?

– Очнулся. Учится обходиться без руки.

– Что Бессмертных?

– Тоже приходит в себя. Кабурова ему костыль строгает. Скоро доделает.

– Ещё облученные есть помимо Добрыни?

– Возможно, но конкретно досталось только Добрыне. Остальные - узнаем со временем.

– Не говори никому.

– Знать, что смерть близко - не лучшая из новостей. Одно осознание, что в твоём внешне здоровом теле уже происходят дестабилизирующие процессы - мощный стресс. Стресс и страх. А от него бунт и паника по всему составу. Я не дурак, Громов.

Он привстал, но тут же снова присел, продолжил:

– Вот знаю, что у Добрыни рак, но ничего не могу поделать. Симптомы у него, вообще-то, начали проявляться почти сразу. Облученный рабочий не вылезал из сортира, а когда приполз ко мне среди ночи, ткани уже начали отмирать. Сейчас в относительно изолированном лазарете лежит просто заживо гниющее тело. И что я могу ему предложить? Нет даже обезболивающего. Дал спирта. Больше никак не могу облегчить его муки. Я долбанный доктор лишь по названию!
– Брусов придвинулся ко мне, в бессильной злости зажимая кулаки.
– Я прошу тебя, Василь, позволь облегчить его муки. Он сначала стонал, потом кричал, перебудив под утро весь вагон. Сейчас же эти мольбы об убийстве слушать невозможно. Прояви гуманизм, батя. Я сам готов нажать на курок. Народ притих по купе и молча слушает. Но я не могу – команда твоя. СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ ИЛИ Я САМ!

Я потянулся к рюкзаку под столиком. Там лежал Макаров, свободный от любой радиации пистолет. Я ещё не брал его наружу в опасных зонах.

– Сам, говоришь? Нет, это - моя работа.
– Твёрдо ответил я, доставая пистолет.

– Да не всё так просто, - обронил доктор.

– Что ещё?

– Иван Столбов, - почти по букам произнёс Алексей.
– Он и сейчас должен быть на смене, но Салават его подменяет.

– Ясно… друг, - протянул я.

Появилось стойкое желание дать Фортуне по лицу, будь она хоть как-то олицетворена в живых образах.

– Сидит рядом и рвёт волосы, глядя на агонизирующего товарища. Но мольбы о смерти его всячески отвергает, - произнёс чуть тише морально разбитый Брусов.

Странно, но за всю жизнь, казалось, я не видел более сострадательного к мукам пациентов доктора. Хотя по идее за все эти годы ужаса он должен был стать кремнем в отношении чувств.

Я застыл, обдумывая услышанное. Да, надо облегчить муки, раз ничего другого сделать не можем, но ещё несколько дней это был крепкий, здоровый мужик в самом расцветет сил. А сегодня пулю ему в лоб как какой-то скотине. А всё почему? Потому что не повезло парню? Это лживое, подлое слово - «везение». Всё везение группы зависело от меня. Это мне надо пулю в лоб.

– Проехали посёлок «Кругликово», - обронил тем временем в рацию машинист.

Состав едет, завтрак варится, Тай кидает дрова в топку один, наверняка задавая вопрос, где его напарник. Жизнь идёт. А Столбов, здоровенная детина, теперь не рабочий на долгое время.

Надо сделать то, что требуется. Гуманизм в том и заключается, что стоит переступить через себя и позволить чему-то свершиться вне зависимости от твоего эгоистичного «спасения собственной души».

– Надо, - обронил я, выходя в коридор.

– Надо, - повторил как под гипнозом Брусов, встав за спиной.

Мы пошли в коричневый мужской вагон. Ноги как деревянные, руки дрожат. Я едва не выронил пистолет по пути. Брусов за спиной идет шатается, как бычок из сказки.

Всё купе, едва завидев нас, погрузились в мёртвую тишину. Слух о том, почему доктор пошёл за батей, разошёлся быстро. Застыли, прислушиваясь к каждому шороху в коридоре. Ощущение, что живых нет вообще.

Я отодвинул дверь лазарета, картина больно ударила по глазам: Добрыня превратился в тухлого, гниющего урода. Вздувшееся обезображенное лицо большими кровоточащими губами кусало края одеяла. Кровь шла из дёсен, что уже лишились зубов. Он стонал, чудовищной силой воли не позволяя себе кричать. Лишь ещё живые глаза отчётливо говорили, сколько в нём внутри скопилось боли. Он осознано плавал между двумя мирами, почти перестав понимать, почему его всё ещё держат в этом мире. Почему не дают уйти в лучший, освободить от боли?

Богатырь Столбов вперился на меня ненавидящим взором. То на меня, то на пистолет в руке.

– Батя, - протянул Добрыня умоляюще. Это длилось какие-то секунды. Столбов подался навстречу, но я первым сорвался в действие.

– Какого хера ты сидишь здесь? Я дежурства не отменял!
– Почти не понимая, что творю, я схватил Столбова за шиворот рубашки и отбросил в коридор, добавляя пинка для разбега.
– Живо на кочегарню! Иначе без завтрака и обеда останешься!

– Василь Саныч, не надо!
– Запоздало закричал тот из коридора, поднимаясь с пола. Но Брусов уже повис у него на плечах, заламывая руку и мешая подняться. На Столбова навалились всей толпой, окончательно похоронив его попытки подняться. Завалить его было сложно. Крепкий от природы.

Я закрыл дверь купе. Перевёл взгляд на Добрыню.

– Прости, мужик. Ты был хорошим рабочим. Передай всем нашим по ту сторону, что мы постараемся прожить немного дольше.

Он моргнул, не в силах ответить.

Я поднял пистолет, подхватил соседнюю подушку и приставил её к лицу Добрыни. Палец дёрнул курок. Приглушенный выстрел, тем не менее, оглушил. Не уши, а что-то внутри. В самом разуме вдруг всё затихло, глядя, как по подушке расползается кровавое пятно…

Очнулся на соседней полке в лазарете долгие минуты спустя. Пришёл в себя с ясными мыслями о том, что как сожженный в Средневековье за «еретические» взгляды научный деятель, я так же стойко должен держаться своей правды. Что бы ни случилось, этот внутренний стержень, ощущение своей правоты, должен быть. Обязан быть! Иначе всё рухнет. Вообще всё. Весь проклятый мир вокруг перестанет иметь значение.