Да будем мы прощены

Я говорю себе, что это пройдет. Просто мне попало что-то в глаз – мыло, скажем, – и вымоется слезами.

Выхожу из ванной, одеваюсь, – кажется, часы уходят. Я измотан. Я даже не знаю, лечь или все-таки двигаться. Соображаю, что мне нужна помощь. Собака на меня смотрит странно.

– Что-то случилось? – спрашиваю я. – Не могу понять, что говорю. А ты?

Правая нога – как резиновая лента, пружинит, выскальзывает из-под меня. Я хочу позвонить своему доктору, но не только номера его не помню, а вообще с телефоном не управляюсь. Ладно, думаю, сам себя в больницу отвезу.

Выбираюсь как-то из дому и влезаю в машину. Ставлю рычаг на задний ход и тут соображаю, что ключа у меня нет и мотор не работает. Тогда снимаю ногу с тормоза и выхожу.

Машина катится по дорожке.

Меня рвет там, где стою. Машина выкатывается на улицу, под колеса едущей по дороге. Столкновение.

Почему-то я еще стою на дорожке, рядом с лужей рвотных масс.

Прибывший коп – тот самый, что помнит меня по парку.

– Как можно так с утра напиваться? – спрашивает он.

Я не могу ответить.

– Его не было в машине, – говорит женщина из соседнего дома. – Он просто так тут стоял.

Я пытаюсь сказать: «Больница», – не получается. Пробую произнести «Скорая» – слово расползается.

– ДЕБИЛ! – говорю я вдруг совершенно четко.

Показываю жестом, чтобы мне дали перо и бумагу. Тем же жестом, которым в ресторане прошу счет, пожалуйста. Показываю: написать. Мне кто-то дает бумагу и ручку.

– Заболел, – пишу я большими дрожащими буквами. Это усилие меня добивает, я падаю на землю.

– Может, воды ему, – говорит кто-то. Я удивляюсь: полить? Как растение?

«Скорая». Очень громко. Все слишком, все обидно, все оскорбительно. Слишком быстро, слишком медленно. До тошноты. Никогда так не тошнило. Может, меня отравили, думаю. Может, в этом дело, в этом спрее, а может, в пещере из коробок в гостиной, может, она источает ядовитые пары, потому что прежняя моя жизнь гниет в этих ящиках и испускает миазмы. От этих мыслей я начинаю беспокоиться, что у меня логика расшаталась.

Нарушение кровотока, тромб, инсульт, утечка в голове. Рентген, МРТ, какой-то анализ крови, тканевый активатор профибринолизина, аритмия, эндоскопия артерий, церебральная ангиопластика, эндартерэктомия сонной артерии. Стент.

А все Джордж виноват. Джордж со своим письменным столом, со своим скоростным Интернетом. Во всем он виноват: в том, что я слишком много часов посвящал той деятельности, которую открыл для себя недавно – тут и физическое истощение от избыточного, – ох, чересчур избыточного! – секса, и напряжение, травма. Во всем виноват Джордж и его аптечка. Джордж, «работник новостной программы», считал, что должен знать все обо всем. Вот и аптечка у него была набита всякими виаграми и прочей дрянью. Комбинация его компьютера, его аптечки и событий последних недель – конкретно, я про Джейн, – вызвали у меня что-то вроде мании, сексуальное безумие, резко оборвавшееся вот здесь, на каталке в отделении «Скорой помощи».

Это что было – всерьез, оно, – или легкая дрожь, предупреждение? Мне становится лучше? Ощущение снящегося под водой сна уходит?

Над моей каталкой стоит сестра.

– Мистер Сильвер, проблема с вашей страховкой. Похоже, она отменена. У вас есть с собой действующая страховочная карта?

– Тесси.

Я пытаюсь объяснить, что некому покормить Тесси и погулять с ней. Но всем наплевать, никто внимания не обращает, пока я не выдергиваю иглу капельницы.

– Кто-то, чтобы погулял с этой проклятой псиной.

Меня стараются уложить обратно, спрашивают, есть ли собака на самом деле, и сообщают, что есть волонтерская программа ухода за животными.

– Позвонить моему адвокату, – говорю я.

Мне приносят телефон.

Не знаю, почему номер Ларри выделяется как определившийся на моем телефоне. «Трейн и Трауб», 212-677-3575.

– Ларри, – говорю я. – Скажи Клер, что у меня инсульт.

Сам слышу, как получается: «Гарью жуй эклер меня несут».

– Как? – переспрашивает Ларри.

Я стараюсь отчетливее:

– Ты не мог бы сказать Клер, что у меня инсульт?

– Это ты, что ли?

– Кто ж еще?

– Ты решил доставать меня звонками?

– Нет.

Слышу свой голос. Звучит так, будто я носок жую.

– Не стану я ей говорить, – отвечает он. – Это манипуляция. И откуда вообще я знаю, что у тебя инсульт, а не спьяну мордой грохнулся?

– Я в приемном отделении, Ларри. Меня тут спрашивают про страховку, я им только отвечаю «не волнуйтесь, есть у меня страховка».

– Нет у тебя страховки. Тебя Клер исключила. Я исключил по ее просьбе.

Я снова блюю, размазывая рвоту по проводам электрокардиографа.

– Поскольку вы официально продолжаете состоять в браке, у тебя кое-какие возможности есть. Ты можешь оспорить это решение.

– Ничего не могу оспорить. Едва могу говорить.

– В больнице может найтись адвокат.

– Ларри, пожалуйста, попроси Клер прислать мне по факсу копию страховочной карты, – прошу я, и сестра забирает у меня телефон из руки.

– Мистера Сильвера нельзя волновать – у него мозговые явления. Волнение при этом диагнозе никак не показано.

Ларри что-то ей говорит, и она отдает мне трубку.

– Ваш друг хочет сказать последнее слово в разговоре.

– Ладно, – говорит мне Ларри. – Я все сделаю, улажу вопрос. Считай это одолжением с моей стороны. Последним, которое я тебе делаю.

Интересно, Никсону тоже пришлось разбираться с такой фигней или он просто залег на дно с тарелкой консервированных спагеттиос?

У него был флебит, у Никсона. В шестьдесят пятом, когда он ездил в Японию, впервые проявился – в левой ноге? Я вспоминаю семьдесят четвертый, осень, сразу после отставки, когда левая у него снова распухла, а в правом легком оказался тромб. Была операция в октябре, потом кровотечение, и Никсон оставался в больнице до середины ноября, так что когда судья Джон Сирика вызвал бывшего президента в суд, тот не смог дать показания по состоянию здоровья.

Пока мы ждем очереди на КТ (которая мне кажется чем-то вроде детектора лжи для мозга), я все сильнее укрепляюсь в мысли, что между тромбами Никсона и Уотергейтом есть связь. Нет, я к себе не примеряю, но уверен, что случай с Джорджем и последовавшая смерть Джейн взорвали мне мозг.