Да не судимы будете

21 апреля. Был во Дворце съездов на торжественном вечере, посвященном годовщине рождения В. И. Ленина. Многие това­рищи из Политбюро заметили мое настроение и состояние, старались подбодрить, поддержать участием, добрым словом. Откровенно говорил с Полянским и Шелепиным — они оба меня хорошо понимают, но что из этого? Чем они мне могут помочь? Ведь каждый из них ходит по «канату» — недалек тот час, когда и с ними поступят так же, как и со мной. Все, что творится вокруг меня, делается преднамеренно, очень подло и трусливо. Очень горько, обидно и опасно, когда руководитель необъективен, занимается интриганством, завистлив и даже жаден. Самолюбуется, все ведет на игре в «справедливость», в то же время сам отъявленный Лицемер. Такой человек не может понять душу и сердце товарища, человека, сделавшего для его прихода к власти очень много. Где же правда? Ее ведь нет, вот уж поистине, как говорит поэт:

В этом мире не вырастет правды побег.

Справедливость не правила миром вовек.

Не считай, что изменишь течение жизни.

За подрубленный сук не держись, человек!!!

(Омар Хайям)

22 апреля. Был у меня разговор с Подгорным. Он меня спросил, встречался ли я еще раз с Брежневым. Если разговор состоится, то просил ему позвонить. Тут же он сказал, что, возможно, на этом Пленуме Брежнев и выйдет с твоим вопро­сом, но перед этим он обязательно должен с тобой перегово­рить. Ориентируйся по обстановке, если будет стоять вопрос об освобождении от членства в Политбюро, лучший исход уйти на «отдых», как положену члену Политбюро. Постановка вопроса на Пленуме может возникнуть под внешними воздействиями, и она будет исходить от Щербицкого и К° при «дирижерстве» Суслова, а Брежнев у них на поводу — он не имеет своего твердого мнения, как всегда и во всем. Чувствую, что больше лицемерия, интриг и травли я выдержать не могу. Написал заявление на имя Брежнева и Политбюро ЦК КПСС, в котором изложил все мои переживания, высказал протест против неспра­ведливых на меня гонений, написал о себе и своей семье — все это я вручу Брежневу при встрече с ним и все ему устно выскажу. Будут силы, найду форму изложить всю подлость и лицемерие, организованные вокруг меня.

Смерть сама по себе — это для каждого человека неотврати­мое явление, никто не может ее отвергнуть. Но издевательство, глумление, травля — это тяжелее самой смерти, ибо это «дело» рук злобного, черствого, бессердечного человека. Попал Я в опалу потому, что всегда имел свое мнение, никогда не был подхалимом, приспособленцем, лизоблюдом. Всегда вопросы решал смело, брал на себя ответственность, работал честно, не оглядывался, что будет? Делал все так, как требовала жизнь. Нашлись «людишки», которые вместо того, чтобы честно тру­диться, занимались интриганством и доносами, нагнетали обста­новку! И это называется «коммунисты-единомышленники». А я всю жизнь верил и пропагандировал справедливость! Оказа­лось, что это святая наивность — вот за все и поплатился.

Сенаторы США еврейской национальности делают неверо­ятный нажим на нас по поводу отмены нашего закона о взыма- нии налога от отъезжающих в Израиль и получивших у нас высшее образование или ту же ученую степень. Кое-кто колеб­лется. Думаю, что давления не выдержат, а ведь это прямое вмешательство в наши внутренние дела. Первым начинает сда­вать позиции Брежнев.

Подписал документы по Минморфлоту, МПС, Моссовету и ряду других министерств и ведомств. Предчувствую, что это предпоследние официальные бумаги, которые подписываются мною. На этом, очевидно, и заканчивается моя деятельность на этой работе. А сколько бы я еще смог принести пользы, сделать хороших дел!..

о

23 анреляо Рассматривал почту, документы, кое-что имеет- стя довольно любопытное и забавное с точки зрения идеологии. В Польше 38 миллионов человек населения, на это число жителей 13 тысяч костелов. В стране католическая церковь имеет очень большое влияние. Кардинал Вышинский поставил вопрос перед правительством о строительстве еще 1000 косте­лов. В Польше уже сейчас больше костелов, чем их было в буржуазной Польше. Ватикан всячески поддерживает и поощ­ряет действия Вышинского.

Посмотрел последние материалы по Политбюро ЦК КПСС. Вот на этом и заканчивается, кажется, моя деятельность как члена Политбюро. Несмотря на усталость, измотанность всеми интригами вокруг меня и травлей, все же уходить на «отдых» жалко, мог бы еще поработать.в 16 часов 15 минут мне позвонил Брежнев — приглашает к 18—19.00 на беседу к себе. Прощел ровно месяц, как я у него был на приеме и высказал свое мнение. Подготовил и заявление на Политбюро ЦК КПСС:

«Политбюро ЦК КПСС.

Прошу рассмотреть мое заявление. В партии уже 46 лет. Я всегда честно и добросовестно вьшолнял все поручения и за­дания партии. Только на ответственной партийной работе про­работал 27 лет, в том числе первым секретарем Киевского обкома 7 лет и затем в ЦК КПУ 10 лет, из них Первым секретарем ЦК КПУ 9 лет.

Общий трудовой стаж 54 года, из них 22 года работал на заводах. За всю свою трудовую жизнь, где бы ни работал, честно трудился, отдавал делу все свои силы и знания. Так случилось, что Политбюро ЦК КПСС сочло необходимым перебросить меня на другой участок работы — в Совмин СССР. Скажу откровенно, ддя меня это было неожиданностью и пере­живал я это тяжело. По прибытии в Москву я включился в новую работу, объем и круг обязанностей меня заинтересо­вал. Я отдавал все свои силы и знания делу. Установились хорошие деловые контакты с министерствами и ведомствами, с товарищами по работе.

Вот уже год, как я работаю на новой работе, и в течение всего этого времени идет травля меня, третирование, причем это делается методически, организованно. Подбирают мате­риал, обвиняют в несуществующих погрешностям, публично и в печати прорабатывают мои в прошлом «действия», хотя до этого и сейчас мне открыто никто этих моих «погрешностей» не предъявляет. Устраивают гонение на мою семью^ сыновей.

Я перед партией и народом ни в чем не повинен, честно и добросовестно служил им в меру моих сил, знаний и способно­стей. Был в составе Президиума и Политбюро ЦК КПСС почти 12 лет, вьшолнял честно и добросовестно эти обязанности. И если у меня и были какие недостатки и упущения в работе, то они делались не преднамеренно, а просто так бывает в жизни и работе. Мне пошел 66-й год. За это время в работе я наверня­ка сделал немало хорошего, за^^ем же неизвестно за что такая травля и издевательство надо мной? Выдержать все это невоз­можно ни физически, ни морально. Да и уверен, что это никому не принесет никакой пользы, а вред общему делу наверняка. В силу сложившихся обстоятельств здоровье мое подорвано, я физически и морально устал. Пусть все, что происходит вокруг меня, останется на совести людей, которые так безжало­стно, жестоко, безосновательно пытаются со мной расправить­ся — и это делают «единомышленники»! История и время рассудят все это, только жалко — к этому времени некому будет нести ответственность за все эти политические преступле­ния. Оградить меня от травли, третированрш, необоснованного обвинения — можно и должно, если бы к этому была проявлена воля и желание, не было бы попустительства во всем этом шабаше. Не знаю, сколько мне еще осталось прожить, но так продолжаться не может. Прошу оградить меня от дальнешей травли, не унижать и не ущемлять мою семью. Я просто морально надломлен и в таких условиях работать не могу. Поэтому прошу ЦК КПСС освободить меня от занимаемой должности и обязанностей члена Политбюро ЦК КПСС. Назна­чить мне пенсию и установить существующие льготы.

Благодарю всех за совместную работу.

23 апреля 1973 года. П.- Шелест».

На приеме у Брежнева я был с 19.00 до 20.30 — разговор состоялся длительный и изнурительный, хотя он и был относи­тельно спокойным. Брежневу я высказал все, что у меня нако­пилось на душе и сердце: о несправедливом ко мне отношении, необъективности, предвзятости решения моих вопросов, об ор­ганизованном третировании и травле меня. Высказав все это, я тут же вручил мое заявление Брежневу, он его долго читал, очевидно, обдумывал, что же мне на него ответить, и наконец сказал: «Что же ты хочешь, чтобы после смерти поняли, что я на тебя гонения устраивал? Нет, заявление такого содержания я не возьму от тебя». Начал предлагать разные варианты моего заявления, попытался даже угрожать мне: можно, мол, решить с тобой по-всякому, так, что тебе товарищи и руки не подадут. Я его в упор спросил: «В таком случае скажите, что мне ставилось в вину, когда решался вопрос о моем уходе с Украи­ны?» Он долго елозил, но сказал: «Накопилось много материа­лов, часть правды, но много и наносного». Я настаивал на том, чтобы мне Брежнев сказал правду. Я говорил, что вправе знать, должен знать о себе. Брежнев много думал и сказал: «Ты много проявлял самостоятельности в решении вопросов, часто не считался с Москвой. Были элементы местничества и проявле­ния национализма». Я все это категорически отверг как клевету и наговор. Что касается проявления самотоятельности в реше­нии вопросов, так по-другому я и не мог работать, и вся моя работа была для партии и народа. Еще раз я попросил Брежне­ва установить мне пенсию и льготы, не третировать мою семью, прекратить травлю меня. Возможно, в будущем предоставить мне какой-то участок работы, только на производстве. Он пообещал сделать все возможное. Тут же я ему вручил личное письмо, в котором изложил обстановку, предостерег его от некоторых пагубных явлений, а именно — от непомерного ро­ста его культа личности, подхалимства, льстецов. Все это мо­жет кончиться печально для него. Он мое письмо прочел и спрятал при мне в свой сейф. Расстались мы с Брежневым «хорошо». Я даже от него получил поцелуй, но это был поцелуй иуды, ибо все, что со мной произошло, это дело рук самого Брежнева, его подхалимов и льстецов, которых он больше всего любит. Я сказал Брежневу, что по состоянию здоровья я не могу быть на Пленуме ЦК, и просил его решить мой вопрос в мое отсутствие. Он пообещал все сделать в спокойной и «объективной» форме. Вот так и закончился этот тяжелый разговор. Свое гнусное, подлое «дело» сделали клевета, дезин­формация, лесть, подлость отдельных «политических деятелей. Все это я еще раз высказал Брежневу и изложил в письме, которое ему лично адресовал.

После этой беседы у меня наступило непонятное чувство — тягости и одновременно облегчения. Облегчения, очевидно, потому, что я ухожу от многих грязных дел в «больших» политических кругах, от того, что я больше не буду причастен к росту культа Брежнева, которому рано или поздно придет позорный конец. Думаю, что пока есть какие-то силы, я найду себя в другом, более благородном деле.

24 апреля. Имел разговор с Подгорным, Полянским, Андро­повым. Все им рассказал о моем разговоре с Брежневым и моем решении (вернее сказать, моем принуждении) уйти в отставку. Для некоторых мое решение было неожиданным. Подгорный знал всю обстановку и обещал все сделать, чтобы мне была дана достойная обеспеченность.

25 апреля. Утром почувствовал себя очень плохо — сердеч­ный приступ. Приехавшие на дачу врачи, уложили меня в по­стель.

26 апреля. В 10.00 открылся Пленум ЦК. Я лежу больной. Врачи подозревают предынфарктное состояние. Строго-настро- го приказали лежать в постели. Чувствую себя очень плохо, пытаюсь что-то читать — ничего решительно не идет в голову. Вижу, что моя бедная Иринка тоже мучается, переживает, но старается держаться и еще подбадривать и меня. Завтра будет все решено, и я стану никем и ничем. Опасаюсь, что все обещания и увещевания Брежнева останутся пустыми словами, такими же, как он мне говорил о моем переходе на работу в Москву: «Положись на меня». Но я вижу, убедился в том, что на него полагаться ненадежно, более того — даже опасно.

27 апреля. Закончил работу Пленум ЦК КПСС. Черные силы сделали свое грязное дело. Я уже не в составе руковод­ства — пошел на «отдых по состоянию здоровья». Народ ухмы­ляется: ведь всем известно и видно, что в составе Политбюро я был самым крепким человеком и довольно работоспособным. Организаторы моей травли — Брежнев, Суслов, Щербицкий и К° торжествуют «победу». Но рок судьбы не минет их. Они когда-нибудь понесут ответственность за все свои деяния. Я жертва зависти, трусости, клеветы. У Брежнева не хватало смелости, а главное — не было желания отбросить все, отмести от меня всю клевету, дать возможность восторжествовать спра­ведливости, если такая вообще существует среди руководства. Г. И. Воронова тоже освободили от обязанностей члена Полит­бюро, он тоже жертва. Брежнев его боялся и невзлюбил за его откровенность, принципиальность. Он так же, как и я, не обладает гнусными качествами беспринципности и соглашатель­ства во всем и вся, а главное — с «вождем». В общем, Воронова тоже «съел» Брежнев. Членами Политбюро избраны: А. А- . Гречко — министр обороны, Ю. В. Андропов — председатель КГБ. По этому поводу много разговоров среди партийного актива: «Брежнев через армию и КГБ укрепляет свои политиче­ские позиции в партии — после такой акции его «культ» уже будет укрепляться. Все это воспринято в партии и народе с большей опаской. Членом Политбюро избран А. А. Громы­ко — министр иностранных дел. Сейчас в составе Политбюро