Да, та самая миледи

Вот я и опять божество. Теперь обратным порядком, чем с де Ла Фером, вознеслась из демона. И человеческой стадии опять благополучно удалось миновать. Странный народ, эти мужчины…

Я чопорно закрыла плечо порванной рубашкой и натянула на него платье. Вот теперь, когда прелести скрыты, он будет думать о них не переставая.

Фельтон с всхлипом вздохнул и спросил:

– Теперь мне остается спросить Вас только об одном: как зовут Вашего настоящего палача? По-моему, только один был палачом, другой являлся его орудием, не больше.

– Как, брат мой? – вскричала я с неподдельным удивлением и гневом. – Тебе еще нужно, чтоб я назвала его! А сам ты не догадался?!

– Как, – округлились глаза у Фельтона, – это он?.. Опять он!.. Все он же… Как! Настоящий виновник…

– Настоящий виновник, – процедила я ледяным тоном, – опустошитель Англии, гонитель истинных христиан, низкий похититель чести стольких женщин, тот, кто лишь по прихоти своего развращенного сердца готовится пролить столько крови англичан, кто сегодня покровительствует протестантам, а завтра предаст их…

– Бекингэм! Так это Бекингэм! – сделал наконец-то открытие Фельтон.

Я закрыла лицо руками, словно это имя причиняло мне боль. Как я вымоталась, подводя его к этому слову!

– Бекингэм – палач этого ангельского создания! – кудахтал Фельтон. – И ты не испепелил его, Боже мой! И ты оставил его остаться знатным, почитаемым, всесильным на погибель всех нас!

Я подозреваю, что нас, Божьих тварей, такое количество и дела наши столь суетливы и многочисленны, что Господу иногда просто некогда заниматься нашими мелкими делами, он надеется, что мы что-нибудь сделаем для себя сами, не застыв с открытым ртом и ожидая манны небесной.

– Бог отступается от того, кто сам от себя отступается! – напомнила я лейтенанту.

– Так, значит, он хочет навлечь на свою голову наказание, постигающее проклятых! – с нарастающим воодушевлением говорил Фельтон. Идея кары ему определенно понравилась. – Хочет, чтобы человеческое возмездие опередило правосудие небесное!

– Люди боятся и щадят его, – вскользь заметила я, поправляя сползающую из-за разорванного края рубашку.

– О, я не боюсь и не пощажу его! – заявил Фельтон.

А может быть, ему все это время просто скучно было жить? Душа жаждала подвига во имя веры, а возможности совершить его были туманны и непроглядны?

– Но каким образом мой покровитель, – вспомнил наконец-то Фельтон и о дорогом брате, о котором пока не было сказано ни слова, – мой отец, лорд Винтер, замешан во все это?

– Слушайте, Фельтон, ведь кроме людей низких, презренных есть еще натуры благородные и высокие, – продолжала я. – У меня был жених, человек, которого я любила и который любил меня, сердце, подобное Вашему, Фельтон, такой человек, как Вы. Я явилась к нему и все рассказала: он знал меня и ни минуты не колебался. Это был знатный вельможа, человек во всем равный Бекингэму. Он ничего не сказал, опоясал свою шпагу, завернулся в плащ и отправился во дворец Бекингэма.

– Да, да, – подтвердил Фельтон, – я понимаю, хотя для подобных людей нужна не шпага, а кинжал.

– Бекингэм накануне уехал в Испанию, в качестве чрезвычайного посла, чтобы просить руки инфанты для короля Карла Первого, который тогда был еще принцем Уэльским. Мой жених вернулся ни с чем.

«Послушайте, – сказал он, – этот человек уехал, и на время, следовательно, он ускользает от моего мщения; а в ожидании его обвенчаемся, как мы и хотели, а затем доверьтесь лорду Винтеру, который сумеет поддержать свою честь и честь своей жены».

– Лорду Винтеру! – с видом человека, которому открыли, что за морем существует Новый Свет, воскликнул Фельтон.

– Да, – жестко подтвердила я, глядя на него сверху вниз, – лорду Винтеру, и теперь вам должно быть все понятно, не так ли? Бекингэм был в отсутствии более года. За восемь дней до его возвращения лорд Винтер внезапно умер, оставив меня своей единственной наследницей. Отчего он умер? Это ведомо одному только Богу, всеведущему, я же никого не виню…

А зря, надо было давно заняться дорогим братом… Сразу же, когда стало понятно, откуда у этой смерти ноги растут…

– О! Какая бездна, какая бездна! – патетически ужасался молодой лейтенант.

Сразу видно, человеку трех пенсов никто никогда не завещал, тогда бы он сразу разобрался, какие бездны падения разыгрываются при дележе наследства и как любящие друг друга родственники со смертным боем делят тазы и сковородки и пилят кресла, чтобы никому хорошо не было, а всем плохо, зато поровну и не так обидно. И всеми движет исключительно чувство справедливости, и все истинные христиане, возлюбившие ближнего, как себя самого.

Хотя в оправдание Фельтона можно сказать, что он, наверное, подумал о Бекингэме, раз он у нас идет главным злодеем.

– Лорд Винтер умер, – устало рассказывала я, – ничего не сказав своему брату. Страшная тайна должна была остаться скрытой от всех до тех пор, пока она не поразит виновного как громом. Ваш покровитель с неудовольствием посмотрел на брак своего старшего брата с молодой девушкой без состояния. Я поняла, что не могу ожидать поддержки со стороны человека, обманутого в своих надеждах на получение наследства. Я уехала во Францию, решив провести там остаток моей жизни. Но все мое состояние в Англии; война прекратила все сообщения, и я стала терпеть нужду: поневоле я принуждена была вернуться сюда снова, и шесть дней тому назад я пристала в Портсмуте.

– А дальше? – спросил Фельтон, словно это не он меня арестовал.

– Дальше?! Бекингэм, без сомнения, узнав о моем возвращении, переговорил обо мне с лордом Винтером, и без того уже предубежденным против меня, и сказал ему, что его невестка – проститутка, заклейменная женщина. Благородный, правдивый голос моего мужа не мог больше раздаться в мою защиту. Лорд Винтер поверил всему, что ему сказали, тем охотнее, что это ему было выгодно. Он велел меня арестовать, привезти сюда и отдал под Вашу охрану. Остальное Вам известно: послезавтра он посылает меня в изгнание, отправляет в ссылку, послезавтра он удаляет меня как преступницу. О! План искусно составлен, будьте уверены! Все предусмотрено, и моя честь погибнет. Вы сами видите, Фельтон, что я должна умереть! Фельтон, дайте мне нож!

За время этого долгого объяснения силы мои исчерпались и ноги подкосились.

Фельтон наконец-то занялся делом мужчины, встал с колен и подхватил меня. Мгновение спустя стало видно, что боготворить женщину в таком положении ему понравилось куда больше, чем целуя ее стопы. Еще немного общения, и он восстановит все мужские качества, которые из него старательно выбивались пуританским воспитанием.

– Нет, нет! – уговаривал он меня, старательно держа в объятиях. – Нет, ты будешь жить чистой и уважаемой, ты будешь жить для того, чтобы восторжествовать над твоими врагами!