Да. Нет. Не знаю

– Да? – изумился Михаил Кондратьевич. – Что я слышу?! И давно вы, Аурика Георгиевна, освоили столь неспецифическое для вас искусство?

– Давно, – буркнула жена.

– И когда же это? – никак не мог успокоиться ошеломленный ответом супруг.

– Как только согласилась выйти за тебя замуж, Коротич. И вот сейчас я пожинаю плоды своего компромисса, с одним из которых ты просишь провести воспитательную беседу.

– Не воспитательную, а дружескую.

– Ты будешь учить меня, как разговаривать по душам с собственными детьми?

– Я не буду, а вот привлечь Георгия Константиновича к этому разговору явно не помешало бы.

– Георгий Константинович, – ехидно произнесла Аурика, – подарит Наташке очередное сокровище («Лапочке – на лапочку», – передразнила она отца), поцелует в лоб, признается в любви и уйдет домой. А на следующий день Наташка пойдет в школу, обнаружит там, что наши слова не имеют ничего общего с реальной действительностью, и вообще перестанет с нами разговаривать, пока что-нибудь не произойдет.

– А что должно произойти, чтобы она с нами заговорила?

– Не знаю, Миша, – вздохнула супруга и с тоской подумала о предстоящем разговоре с дочерью.

Аурика искренне считала себя виноватой перед Наташкой. Девочка, исключительно по праву первородства, оказалась той самой экспериментальной площадкой, на которой молодая мамаша попыталась осуществить свой педагогический замысел, сформированный под влиянием надлежащей научной литературы, которая, как потом выяснилось, не имела ничего общего с реальной жизнью. Но тогда, семнадцать лет назад, Аурика Георгиевна считала иначе и грозно покрикивала и на отца, и на Глашу, а уж тем более – на Коротича, признававших один-единственный закон воспитания: закон абсолютной любви. Это сейчас Аурика со стыдом припоминала, как натужно орала Наташка от голода, от обиды, от тоски по человеческому теплу, а тогда наивная мамаша была уверена, что лучше перетерпеть один раз, чем дать поблажку и «закабалить себя» на всю жизнь.

Не давала ей покоя и память о том, как скоро Наташка была передана в руки трясущихся от нежности Глаши и Георгия Константиновича – исключительно под предлогом того, что иначе великолепная Аурика Одобеску не справится с написанием кандидатской диссертации и страна так и не узнает имени новорожденного исследователя. На самом же деле, и в этом она мужественно признавалась сама себе, ей надоели визг, пеленки и ночные бдения возле дочери, которая осмелилась развиваться вопреки описанным в книгах законам. Ну, а когда родилась Алечка, Наташка окончательно перешла в разряд старших детей и автоматически оказалась лишена надлежащего внимания.

Будучи молодой матерью, Аурика не замечала, а сейчас мучилась от воспоминаний о том, как девочка ломала язык, пытаясь говорить с младенческой интонацией. Но вместо того, чтобы лишний раз обнять дочь, усадить к себе на колени, расцеловать в пухлые щеки, взбить эти черные, как смоль, пышные волосы, она шлепала ее по губам и обещала поставить в угол. Что и говорить: если бы не Георгий Константинович, а с ним – Глаша и Коротич, Наташка могла бы ожесточиться и вырасти нелюдимой и зажатой. Но вместо этого свету Божьему предстала рассудительная, острая на язык, не по годам развитая девица, говорившая с собственной матерью с покровительственной интонацией чуть ли не с пятилетнего возраста. А дела было-то – на копейку! Ни дед, ни отец, ни старая нянька не усматривали ничего противоестественного в детских лингвистических изысках Наташки и старательно коверкали собственную речь для того, чтобы у девочки родилось представление о том, что ее понимают взрослые люди и, если той так угодно, считают ее такой же маленькой, как и маленькую Алечку.

«Наверное, если бы я была с ней более мягкой и ласковой, Наташа росла бы с ощущением собственной красоты. Ведь, кроме деда, отца и Глаши, она должна была отражаться в восхищенных глазах матери, а вместо этого она видела в них строгий взгляд экзаменатора», – точно определила Аурика одну из причин происходящего. «Неправда! – тут же оправдывала она себя. – Я всегда считала своих детей красивыми». – «Потому что тебе это льстило! – строго выговаривала сама себе Аурика Георгиевна Одобеску. – Четыре красивые девочки, как две капли воды похожие на собственную мать. Вот и получалось, что в них ты видела исключительно отблеск собственного великолепия!» – «И не такая уж я великолепная, – вновь и вновь оспаривала саму себя Аурика. – Я обыкновенная. Толстая. У меня огромный живот. Фигура табуретки. И двигаюсь я, как слон на цыпочках…» Но дальше логическая цепочка не выстраивалась: Аурика по поводу своего внешнего вида в сомнениях не пребывала, однако осознала это свое преимущество впервые – исключительно в связи с Наташкиным «несчастьем». Это послужило поводом для вознесения хвалы Георгию Константиновичу, сумевшему привить собственной дочери ощущение уверенности в собственной привлекательности.

Разговор с Наташей Аурика решила отложить, дабы та, в силу собственной прозорливости, ничего не заподозрила. Прежде чем начать работать над самооценкой старшей дочери, мать прокрутила в голове все возможные варианты. В любом другом случае она отправилась бы за советом к Георгию Константиновичу, но не сейчас: крайне не хотелось признаваться в собственных «недоработках». Одним словом, Аурика побоялась разговора с отцом. Ей не хотелось, чтобы вновь всплыла тема ее материнской несостоятельности. Младшая Одобеску решила разобраться с возникшей проблемой самостоятельно.

Совершенно неожиданно на помощь супруге пришел Михаил Кондратьевич, ненароком поинтересовавшийся у Наташи о ее планах, имея в виду выбор вуза и, соответственно, профессии.

– Мехмат, – не раздумывая, выпалила девушка, не переставая при этом жевать. – А что еще?

– Всю жизнь счетами греметь? – язвительно передернула Аурика, еще не предполагавшая, куда их заведет спор о будущей профессии.

– Ну, я же не бухгалтером собираюсь быть! – встала на защиту собственного выбора Наташа.

– Если бы бухгалтером, мне бы было понятно. А что такое мехмат?

– А что такое истфил? – не осталась в долгу старшая дочь и с вызовом посмотрела на сверкающую глазами Аурику. – Мама, что ты к мехмату прицепилась? Тебе-то какая разница?! Учиться же мне.

– Наташа, девочка моя дорогая! Во-первых, мне обидно. Почему математика? С чего это вы все взяли, что у тебя способности исключительно к точным наукам? Ты даже не представляешь себе, как интересно заниматься историей. Археологические экспедиции, раскопки, архивы, исторические документы…

– Что-то я не помню, чтобы ты проводила время, зарывшись головою в песок, – моментально отреагировала девушка, увидев, что мать вошла в роль настоящего ученого.

– Имею полное право! У меня – четверо. Экспедиции вполне без меня обойдутся. Зато в анализе фактов…

– Да, – не выдержал Михаил Кондратьевич. – Анализ фактов – это, безусловно, процесс важный и без тебя немыслимый.

– Не надо унижать мою профессию! – огрызнулась Аурика. – За все семнадцать лет твоя дочь, Коротич, даже не соизволила поинтересоваться, чем это ее мать занимается. Могла бы, хоть для приличия, и на кафедре у меня появиться. Посмотреть, что это за зверь такой.

– Видела я твоего зверя, – отмахнулась Наташка. – Ты меня туда притаскивала. Ничего интересного. Одни карты и призраки.

– Не знаю, каких ты призраков ты имеешь в виду…

– Призраки веков, – страшным голосом произнес Михаил Кондратьевич, но тут же осекся, разглядев гневные искорки в пламенных очах возбужденной Аурики.

– Это твоя математика – сплошной призрак, никакой вещественности, одни умозаключения.

– Хватит спорить, – вмешалась Наташа, почувствовав, что мать разошлась не на шутку. – Все равно решать буду я.