Да. Нет. Не знаю

– Но лучше не надо, – пискнула в объятиях сестры Алечка.

– Чего не надо?

– Болеть не надо.

Вот с этим как раз и было справиться труднее всего. И Аурика Георгиевна, и Михаил Кондратьевич вошли в тот возраст, когда болезни не обращают внимания на рекомендации врача и просто прописываются в квартире своего носителя раз и навсегда. Аурика Одобеску и Михаил Коротич, в отличие от своих сверстников, с таким положением вещей смириться не могли и заняли позицию стойкого бойкотирования периодически возникающих симптомов.

«Делать мне больше нечего – кровь на сахар сдавать», – игнорировала пожелания участкового Аурика Георгиевна и шла к мужу в кабинет с жалобой на то, что медицинское образование в стране оставляет желать лучшего, ибо «эти специалисты, – сердилась она, – ничего без анализов определить не в состоянии. Этак и я смогу лечить», – выговаривала Аурика солидарной с нею Полине и накладывала в чай пять ложек рафинированного сахара.

Михаил Кондратьевич вообще боялся докторов, как огня, чем становился необыкновенно похожим на ушедшего из жизни год назад Георгия Константиновича Одобеску.

– А вот тебе надо показаться врачу! – настоятельно рекомендовала ему супруга и бестактно добавляла: – Интуиция мне подсказывает, что с тобой что-то не так. Вон ты какой худой и, – Аурика Георгиевна подыскивала слово, а потом смело его произносила: – …и страшный.

– Полина тоже худая и, – теперь слова подбирал Михаил Кондратьевич, – и… не очень красивая, но ты же ее к врачу не отправляешь.

– Она была такой всю свою жизнь. Полина! – кричала Аурика Одобеску в сторону кухни. – У тебя что-нибудь болит?

– Да-а-а, – кричала в ответ домработница, не утруждая себя необходимостью подойти к хозяйке, хотя раньше за подобный ответ Аурика Георгиевна чехвостила бы свою помощницу на чем свет стоит.

– Что-о-о-о? – так же издалека интересовалась Аурика.

– Но-о-оги! – отвечала Полина.

– Вот видишь, – с удовлетворением обращалась Аурика Георгиевна к мужу: – Я же говорила – у нее ничего не болит. Эти крестьянки всегда обладали удивительным здоровьем. Все-таки свежий воздух, коровье молоко, натуральные продукты, созвучный природе образ жизни делают свое дело.

– Аурика! – посмеивался профессор. – Ты не слышишь сама себя. Какой свежий воздух? Какое коровье молоко и натуральные продукты? Полина живет с нами почти сорок лет. И ее образ жизни – это твой образ жизни. Весьма нездоровый, кстати. Потому что ты до сих пор намазываешь на хлеб масло в два пальца толщиной.

– А почему сразу я? – возмутилась Аурика Георгиевна. – Чем мой образ хуже твоего? Я-то хоть что-то на хлеб намазываю, а ты в последнее время одни сухари с несладким чаем трескаешь.

– Не только сухари! – поправил жену Михаил Кондратьевич.

– Ну ладно, – согласилась она. – Не только сухари, еще жидкие каши и пустой суп. Я что, не вижу, что Полина тебе отдельно готовит? Видите ли, тебе моя еда не нравится! А что тебе не нравится в моей еде, Коротич? У тебя вроде все зубы целы, есть чем жевать, – плоско пошутила Аурика Георгиевна.

– Мне нравится твоя еда, Золотинка (так иногда называл жену профессор Коротич). Я просто не могу ее есть. Мне что-то мешает.

– Что тебе мешает? – автоматически переспросила Аурика Георгиевна, но почувствовав, что признание мужа как-то странно ее взволновало, прикрикнула на него: – Господи, Мишка, ну что тебе может мешать?

Профессор Коротич молча опустил голову. Поделиться собственным предположением он так и не решился – было страшно, но Аурика быстро определила, в чем дело, и тревожно переспросила:

– Миша, что с тобой?

Профессор молчал.

– Зачем ты меня расстраиваешь? – всерьез обеспокоенная Золотинка пересела поближе к мужу: – Давай проконсультируемся?

– Не хочу, – устало отказался Михаил Кондратьевич, сославшись на нехватку времени.

– А давно это у тебя?

– Что?

– Ну это… которое мешает…

– Мне кажется, я стал это чувствовать, когда ушел Георгий Константинович.

– Год?! – воскликнула Аурика и замахнулась на профессора: – А почему ты все это время молчал?

– Ну, что ты так волнуешься? – попытался успокоить жену Михаил Кондратьевич. – Это же не всегда. Оно то есть, то его нет. Иногда мешает, а иногда все нормально.

– Нормально?! – подняла брови Алечка, выслушав отцовские жалобы на дискомфорт в пищеводе и какое-то странное жжение там, внутри. – Это не нормально, папа. Тебе нужно обследоваться.

– Зачем? – Аурика Георгиевна с мольбой заглянула в глаза дочери. – Неужели все так плохо?

– Мама, что за ерунда! Вы с отцом, как малые дети! Чего вы оба ждете? Когда он вообще перестанет глотать? Поговори с ним! – потребовала Альбина и тут же наткнулась на материнский гнев.

– Ты разговариваешь со мной, как со слабоумной!

– Ты и ведешь себя, как слабоумная! – впервые за столько лет огрызнулась на мать безропотная Алька и пригрозила, что «умоет руки», если не добьется от нее полного послушания. Теперь дело осталось за малым – уговорить отца.

– Папа, сходи к врачу, – попросила его Наташа, а потом через какое-то время – Ирина, а потом – еще и Валечка. И тогда профессор сорвался:

– Да что это такое! Я что, сам не в состоянии о себе позаботиться?! Мне шестьдесят третий год…

Величина собственного возраста казалась Михаилу Кондратьевичу незначительной: «Можно еще и побороться», – попытался он себя успокоить и в результате решился на обследование.

О том, что победа окажется на стороне болезни, Альбина Михайловна Спицына догадалась сразу же, как только коллега-рентгенолог сообщил ей о том, что пациент Коротич не смог проглотить барий.

– Давай попробуем еще раз, – уговорила отца Алечка и попыталась руководить процессом, контролируя каждый глоток тщательно размешанного в стакане вещества.

– Смотри, – рентгенолог обвел пальцем на снимке несколько расползшихся пятен. – Опухоль проросла в пищевод. Боюсь, онкологи не согласятся на резекцию. Но попробуй поговорить, может быть… Ты же сама хирург, знаешь, как это будет.

– Нет, – отказалась смириться Алечка. – Нужно пробовать. Может быть, химиотерапия?

– Не знаю, – отвел глаза коллега.