Дагги-тиц

Он читал, и миры Средиземья разворачивались перед ним, обнимая глубинами влажных горных провалов, синевой бескрайних земель и грибным дыханием сумрачных лесов. Это было лучше, чем кино. Потому что такие миры Инки строил перед собой сам, вместе с автором книги…

— Кешенька, тебе не пора спать?

— Ма-а, ну, отстань от меня!..

— Но ведь уже середина ночи. Ты завтра не поднимешься в школу…

— Какая школа! Третий день каникулы!

— В самом деле? Я и не заметила…

Полянка уехала. Теперь, если не было у «штурманят» общих дел, Инки гулял с Гвидоном. Ездили на одном велосипеде по разным местам вокруг Брюсова. Доезжали даже до аэродрома, над которым то и дело взлетали маленькие самолеты (только в диспетчерскую к Егошину Инки ни разу не заходил, не знал даже, где она там). А иногда бродили пешком… Сказанные однажды Гвидоном слова про дружбу прочно сидели в Инки. Дружба эта была совсем не такая, как с Полянкой, и все же Инки иногда радовался (хотя и сквозь уколы совести), что сейчас Полянки пока нет рядом. А то могла бы сказать (или подумать): «Ты теперь только с ним да с ним. А я?…»

Однажды шли они от салона «Легенда», где Гвидон сунул в щель автомата сотенную бумажку — заплатил за свой старенький мобильник (и сказал почему-то: «Теперь не подведет»).

Был жаркий, как в июле, полдень. На улице Комарова пахло разогретым асфальтом и бензином, хотя и тополями пахло тоже…

— Стой, — сказал Гвидон и крепко взял Инки за плечо. И будто закаменел, глядя перед собой.

Инки тоже замер: почуял тревожное что-то.

По солнечной безлюдной улице, по пятнистому от лиственных теней тротуару шел навстречу Инки и Гвидону мальчишка.

Тонкий такой, ростом с Гвидона, в светлых джинсах и гладко-белой футболке. Он тоже остановился, но потом дернул плечами, словно оборвал невидимые нитки, и зашагал снова. Четко по прямой линии. С деревянной какой-то твердостью.

— Это Юрий Вяльчиков, — выговорил Гвидон вполголоса, — один из тех… из троих. Двоих куда-то увезли, а этот… Ну, встретились все-таки…

Инки обмер. Почудилось, что сейчас Гвидон вцепится в Вальчикова, как бульдог. Но он быстро глянул на Инки и усмехнулся:

— Не бойся, крови не будет. Будет лишь ма-аленький разговор… Идем… — И так, с крепкой ладонью на Инкином плече, он пошел навстречу тому. Инки — рядом с ним (куда деваться-то?).

И они сходились посреди асфальта, на пустой, очень теплой от солнца улице, и было тихо, только чуть шептались листья и казалось, что их тени шепчутся тоже…

Потом они остановились в двух шагах друг от друга — Вяльчиков и Гвидон с Инки. И смотрели. Вяльчиков — поочередно на Инки и Гвидона. А потом на одного лишь Гвидона… И не было на лице никакого страха, только… не поймешь что. Будто он идет с похорон.

Гвидон чуть наклонил к плечу голову — в сторону Инки. Кашлянул и сказал почти по-приятельски:

— А ты, Вяльчиков, говорят, стихи пишешь? Вроде бы даже выступал в том году по радио?

— Писал когда-то… — бесцветно отозвался Вяльчиков. Глаз не отвел.

А Инки вдруг увидел, что Вяльчиков похож на Гвидона. Но какой-то «обратной» похожестью. Раньше были фотоаппараты, которыми снимали на прозрачную нецветную пленку, и на ней получалось изображение под названием негатив. На пленке то, что на самом деле было темным, делалось светлым, и наоборот. А потом с негатива печатали на бумаге карточки. И вот Вяльчиков и Гвидон отличались, как снимок от негатива. Косая челка Вяльчикова была очень светлой, лицо бледным, ресницы почти белыми, на руках — ни намека на загар, словно мальчишка все летние дни прятался от солнца. И одежда у Гвидона была очень темная, в у Вяльчикова — наоборот. Лишь глаза были одинаково темными и, кажется, похожими своим выражением (глаз Гвидона Инки сейчас не видел, но чувствовал, какие они).

— А сейчас, выходит, не пишешь? — прежним тоном спросил Гвидон…

— Сейчас, выходит, нет…

— А почему? Совесть не дает?

Лицо у Вяльчикова не изменилось. И он сказал сразу:

— Похоже на то… — А потом глянул чуть резче: «Ну? Чего еще хочешь?»

Гвидон хотел. Спросил тихо и с усилием:

— За что ты так его? Ну, те двое просто гады, их специально подговорили. А ты? Ведь ты же не из их теста… Зачем тебе надо было его гробить? Он же всем хотел только хорошего…

— Думаешь, я специально? — сказал Вяльчиков, не отводя глаз. — Заставили подписать…

— Что подписать? — почти со стоном выговорил Гвидон. — Ведь Бориса там с вами в подвале не было. А ты подписал, что был.

Вяльчиков наконец отвел глаза.

— Не знаешь, как они умеют… вдалбливать. Ты, мол, просто его не видел, когда он ночью приходил, ты отвлекся. А он был. Твои товарищи говорят… И снова, снова… В голове уже гудёж, в ушах звон… А они снова, снова… Вы не знаете… Они даже взрослых мужиков могут заставить признаться в чем угодно. Невиноватых…

— Бориса не заставили, — вдруг само собой вырвалось у Инки. Вяльчиков первый раз глянул прямо на него.

— Ну да. Но я же не он… и не Олег Кошевой… Не все ведь герои…

— Тебя били? — тихо спросил Гвидон.

Вяльчиков удивленно перевел на него глаза.

— Что?… Если бы… Думаешь, это самое страшное? Да они бы и не посмели…

— А тогда почему ты…

Вяльчиков тонкими, как у скрипача, пальцами (а может, и правда скрипач?) взял себя за узкие плечи. Стал смотреть на тени листьев.

— Спрашивать легко… Ты бы побывал там… Вызвали и давай нажимать. Я сперва никак… Говорю: почему допрашиваете без взрослых? Не имеете права. А они… одна тетка такая в погонах и мужик в штатском… улыбаются. «Можем пригласить твою маму. Ты, кажется, весь в нее, с такими же… изгибами психики. Давай позовем ее, пусть поглядит, кого воспитала…» А она недавно из больницы. У нее нервный стресс был на работе, ее лечили… в психоневралгии… Тетка говорит: «Наверно, не долечили. Попадет туда снова, из-за тебя»… А я же знал, что она второй раз не выдержит… — Вяльчиков глянул из-под белых длинных ресниц ощетиненно и безнадежно. — Думаете… легко терять свою мать?

Инки скривился — так пальцы Гвидона воткнулись в его плечо. И был Инки уверен, что сейчас Гвидон рванется с места и они быстро пойдут прочь. Потому что возразить Вяльчикову Гвидон не сможет.

Но Гвидон сказал. Угрюмо и безжалостно:

— Да, нелегко… А если бы она узнала, что ты предатель?

Взгляд Вяльчикова опять стал безразлично-прямым, а голос бесцветным:

— Я не хотел, чтобы узнала… Я потом очнулся. Через день… Побежал в милицию, а меня оттуда чуть ли не пинками… Я через неделю разыскал адвоката, который защищал Голицына. Он говорит: «Напиши заявление, что твои показания неправильны, мы огласим его на суде, это поможет делу». Я написал. Но ведь суда же не было…

«Пойдем! Ну, пойдем же!» — мысленно умолял Инки Гвидона. Потому что видеть тоску Вяльчикова было уже невыносимо. Но Гвидон остался неумолимым:

— Суда не было, потому что его убили. А убили потому, что он оказался в тюрьме. А если бы не было твоей подписи, он, может быть, там и не оказался бы, не хватило бы доказательств…

Вяльчиков свел белые брови, подумал. Даже как-то чересчур старательно. Качнул головой.

— Нет. Он все равно оказался бы там. Нужны ведь были не доказательства, а помещение вашего клуба. Это теперь знают все…